Произнесенное хором «угу» заполняет комнату.
Иан смотрит, качая головой.
– Вы меня сейчас разорвете за то, что я скажу, – Иан в нашей группе известен своими обобщенными тезисами о мужчинах и женщинах, – но вот в чем штука. Женщины терпят больше всякого дерьма, чем мужчины. Если девушка плохо обращается с парнем, он разворачивается и уходит. Если пациенту не помогает то, что я могу ему предложить, и я уверен, что сделал все возможное, но ничего не работает, мы расходимся.
Мы одариваем его привычными взглядами свысока: женщины так же хорошо умеют отпускать, как и мужчины. Но мы также знаем, что в сказанном может быть доля правды.
– За отказы, – говорит Максин, поднимая бокал. Мы чокаемся, но совсем нерадостно.
Когда пациент возлагает на тебя надежды, а ты подводишь его, это душераздирающе. В подобных случаях с тобой навсегда останется вопрос: Если бы я сделал что-то иначе, если бы я вовремя нашел ключик, мог бы я помочь? Ответ, который ты даешь себе: Возможно. Не важно, что говорит моя консультационная группа: я не смогла помочь Бекке и чувствую, что подвела ее.
* * *
Терапия – это тяжелый труд, причем не только для психотерапевта. Потому что ответственность за изменения лежит непосредственно на пациенте.
Если вы ждете, что вас час будут сочувственно гладить по головке, вы пришли не туда. Ваши специалисты будут участливыми, но их поддержка относится к вашему росту, а не к вашим неодобрительным высказываниям о партнере. (Наша роль заключается в том, чтобы понять вашу точку зрения, но одобрять ее не обязательно.) Вы станете одновременно ответственным и уязвимым. Вместо того чтобы подвести человека к самой сути проблемы, мы побуждаем его дойти до этого самостоятельно, потому что самыми мощными инсайтами – теми, к которым люди относятся серьезнее всего, – становятся те, к которым пациент постепенно подбирается сам. В психотерапевтическом контракте подразумевается готовность пациента терпеть дискомфорт, потому что в эффективно текущем процессе это неизбежно.
Или, как Максин сказала в одну из пятниц, «я не занимаюсь “ты-сможешь-детка”-терапией».
В это, может быть, трудно поверить, но психотерапия лучше всего работает, когда люди начинают идти на поправку – когда они чувствуют себя менее подавленно и тревожно, или кризис проходит. Теперь они не столь реактивны, больше находятся «в моменте», больше отдаются работе. К несчастью, иногда люди уходят как раз в тот момент, когда симптомы проходят, не сознавая (или зная слишком хорошо), что работа только начинается и что теперь нужно трудиться еще усерднее.
Однажды ближе к концу своей сессии с Уэнделлом я сказала ему, что иногда – в дни, когда я ухожу еще сильнее расстроенной, покинутой, сдерживающей столько всего, что не успела сказать, и чувствующей столько боли, – я ненавижу психотерапию.
– Большинство вещей, которые стоит делать, трудны, – ответил он. Он не бахвалился, а сказал это таким тоном и с таким выражением лица, что я подумала, что он опирается на личный опыт. Он добавил, что каждый хочет уходить с сессии радостным и облегченным, но я уж точно должна понимать, что психотерапия не всегда работает так. Если мне хочется моментально почувствовать себя лучше, сказал он, можно съесть кусок торта или испытать оргазм. Но он не работает в сфере быстрой доставки удовлетворений.
И добавил, что я тоже.
Но я-то была пациентом. Что делает психотерапию настоящим вызовом, так это то, что она заставляет людей взглянуть на себя со стороны, которую они обычно предпочитают игнорировать. Психотерапевт поднесет вам зеркало с максимальным сочувствием, но именно пациент решает, вглядеться в отражение, рассмотреть все детали со словами: «Ого, как интересно! И что теперь?» – или отвернуться.
Я следую совету моей консультационной группы и перестаю работать с Беккой. Впоследствии я чувствую себя одновременно разочарованной и освобожденной. Когда я рассказываю об этом Уэнделлу, он говорит, что точно знает, каково мне с ней пришлось.
– У вас есть пациенты вроде нее? – спрашиваю я.
– Да, – говорит он и широко улыбается, удерживая взгляд на мне.
Проходит минута, и только потом до меня доходит: он имеет в виду меня. М-да уж. Он тоже прыгает и накачивается кофеином перед нашими сессиями? Часто пациенты спрашивают, не вгоняют ли они нас в тоску своими непримечательными жизнями, но они совсем не скучные. Скучные пациенты – это те, кто не хочет рассказывать о своей жизни, вежливо улыбается всю сессию или постоянно рассказывает одну и ту же бессмысленную и повторяющуюся историю, заставляя чесать голову в раздумьях: Зачем он мне это говорит? Какое значение это имеет для него? Категорически скучные люди предпочитают держать вас на расстоянии.
Именно это я проделываю с Уэнделлом, рассказывая бессмыслицу о Бойфренде: он не может приблизиться ко мне, потому что я его не подпускаю. А теперь он говорит мне: я поступаю с ним так, как мы с Бойфрендом поступали друг с другом – и в этом не сильно отличаюсь от Бекки.
– Воспринимайте это как своего рода приглашение, – говорит Уэнделл, и я думаю о том, как много моих приглашений отвергла Бекка. Я не хочу так вести себя с Уэнделлом.
Я не смогла помочь Бекке, но, может быть, она сможет помочь мне.
19
Что нам снится
Однажды двадцатичетырехлетняя женщина, с которой я работала несколько месяцев, пришла и пересказала мне сон, который приснился ей накануне.
– Я хожу по торговому центру, – начала Холли, – и натыкаюсь на Лизу, которая ужасно относилась ко мне в старшей школе. Она не дразнила меня в лицо, как некоторые другие девочки. Она просто полностью меня игнорировала! В этом вроде нет ничего такого, но даже когда мы пересекались вне школы, она делала вид, что совершенно меня не знает. Что было дико, потому что мы учились в одной школе три года, и у нас были общие уроки. К тому же она жила в квартале от меня, так что мы часто сталкивались – ну, знаете, по-соседски, – и мне приходилось притворяться, что я ее не вижу. Потому что когда я улыбалась, или махала рукой, или хоть как-то давала понять, что узнаю ее, она морщила лоб и смотрела так, будто пыталась меня признать, но не могла. А потом она говорила таким фальшиво-милым голосом: «Прошу прощения, а мы знакомы?», или «Мы раньше встречались?», или, если мне везло, «Мне очень неловко, но как тебя зовут?».
Голос Холли сорвался на секунду, но она продолжила:
– В общем, во сне я в торговом центре, и Лиза тоже там. Я уже не в школе и выгляжу иначе: постройнела, похорошела, волосы красиво лежат. Я копаюсь в вешалках с одеждой, когда Лиза подходит, чтобы тоже что-то рассмотреть, а потом заводит со мной какой-то бессмысленный разговор об одежде, как с незнакомкой. Сначала я жутко злюсь, ну то есть – класс, она по-прежнему делает вид, будто меня не знает. А потом до меня доходит, что на этот раз она действительно меня не узнала, потому что я очень хорошо выгляжу.
