Но я не была готова бросить свою онлайн-слежку. Полчаса спустя мой курсор завис над интервью с матерью Уэнделла. Психотерапевт, которого я знала, казался одновременно эмоционально стабильным и незаурядным, жестким и деликатным, уверенным и неловким. Кто его воспитал? Я чувствовала себя так, будто нашла – фигурально выражаясь – настоящий клад.
Конечно же, я кликнула.
Вопросы и ответы, которые разрослись в десятистраничную семейную историю, оказались статьей в блоге организации, уже полвека документировавшей ход жизни значимых семей, живших в городе Мидвестерн.
Оба родителя Уэнделла, как я узнала, росли в бедности. Его бабушка по материнской линии умерла при родах, так что его мать жила в маленькой квартирке с теткой по отцу, чья семья заменила ей родную. Отец Уэнделла был человеком, который «сделал себя сам», первым в семье, кто смог поступить в колледж. В университете штата он встретил мать Уэнделла – первую женщину в своей семье, получившую высшее образование. После свадьбы они открыли свой бизнес, она родила пятерых детей, и к тому времени, когда Уэнделл стал подростком, семья была неприлично богата – что и дало один из поводов взять интервью, которое я читала. Родители Уэнделла отдавали большую часть денег на благотворительность.
К моменту, когда я узнала имена братьев и сестер Уэнделла, их супругов и детей, я стала такой же неуравновешенной, как Анджела Л. Я изучила всю его семью: чем они зарабатывают на жизнь, в каких городах бывают, сколько лет детям, кто уже в разводе. Найти все это было не слишком просто: моя миссия включала множество перекрестных ссылок и кучу убитого времени.
Надо признать, что я знала какие-то вещи от Уэнделле из комментариев, стратегически брошенных им во время наших сессий. После одного из моих воплей о том, что ситуация с Бойфрендом несправедлива, Уэнделл посмотрел на меня и мягко ответил: «Вы говорите, как мой десятилетний ребенок. Что заставляет вас думать, что жизнь должна быть справедливой?»
Я приняла это к сведению, но еще и подумала: «Ого, у него ребенок примерно того же возраста, что и мой». Когда он подбрасывал эти кусочки информации, они казались редкими подарками.
Но тем вечером в интернете я раз за разом находила еще одну зацепку, еще одну ссылку. Он познакомился со своей женой через общего друга; его семья жила в доме, построенном в испанском стиле, и с момента покупки он, согласно данным агентства по недвижимости, удвоился в цене; его недавний перенос нашей встречи оказался связан с тем, что он выступал на конференции.
Когда я, наконец, выключила ноутбук, уже близилось утро, а я чувствовала себя виноватой, опустошенной и измотанной.
Интернет может быть спасением и зависимостью – способом заблокировать боль (спасение) и одновременно создать ее (зависимость). Когда кибернаркотик выветривается из организма, ты чувствуешь себя хуже, не лучше. Пациенты думают, что хотят знать больше о психотерапевтах, но часто, раскопав что-то, они жалеют об этом, потому что это знание потенциально подрывает отношения, заставляя людей фильтровать – сознательно или нет – то, что они говорят на сессии.
Я знала: то, что я сделала, деструктивно. И также я знала, что не скажу об этом Уэнделлу. Когда мой пациент случайно давал понять, что знает обо мне больше, чем я ему рассказывала, и я спрашивала об этом, я понимала, почему возникала та короткая заминка, пока человек решал, рассказать правду или нет. Трудно признаться, что следишь за своим психотерапевтом. Я чувствовала стыд – из-за влезания в личную жизнь Уэнделла, из-за потерянного вечера – и поклялась (возможно, как Анджела Л.) никогда больше так не делать.
Однако сделанного не вернуть. Отправляясь на прием к Уэнделлу в следующую среду, я чувствовала давление своего нового знания. Я не могла перестать думать о том, что отступлюсь – как и мои пациенты. Это был лишь вопрос времени.
28
Зависимая
ПРИМЕЧАНИЕ К ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ: ШАРЛОТТА
Пациентка двадцати пяти лет жалуется на «тревожность», хотя ничего значительного в недавнее время не происходило. Говорит, что ей «скучно» на работе. Рассказывает о проблемах с родителями и активной личной жизни, но значимых романтических отношений не имела. Признается, что каждый вечер выпивает «пару бокалов вина», чтобы расслабиться.
– Вы меня убьете, – говорит Шарлотта, неторопливо входя и медленно устраиваясь в огромном кресле по диагонали справа от меня. Она кладет подушку на колени, затем набрасывает на нее одеяло. Она никогда не сидела на кушетке, даже на первой сессии; это кресло – ее трон. Как обычно, она поочередно выкладывает вещи из сумки, доставая все самое необходимое на ближайшие пятьдесят минут. На левый подлокотник она кладет телефон и шагомер, на правый – бутылку с водой и солнечные очки.
Сегодня на ней румяна и помада, и я знаю, что это значит: она снова флиртовала с парнем в приемной.
Около наших кабинетов есть большая приемная, где ждут пациенты. Можно выйти более приватным путем – через выход к внутреннему коридору, который ведет в холл здания. Пациенты обычно держатся особняком в приемной – но не Шарлотта.
«Чувак» – так Шарлотта называет объект своего интереса (ни одна из нас не знает его имени) – пациент моего коллеги Майка, и они с Шарлоттой приходят на сессию к одному времени. Если верить ей, когда он впервые пришел на прием, они сразу друг друга приметили, украдкой переглядываясь поверх телефонов. Так продолжалось несколько недель, и после сессий, которые заканчивались в одно и то же время, они выходили через внутреннюю дверь, только чтобы снова перекинуться взглядами в лифте и разойтись.
В конце концов, в один из дней Шарлотта пришла с новостями.
– Чувак заговорил со мной! – прошептала она, словно тот парень мог услышать ее сквозь стены.
– Что он сказал? – спросила я.
– Он спросил: «А в чем твоя проблема?»
Отличное начало, подумала я, впечатленная, несмотря на всю его примитивность.
– А теперь объясняю, почему вы меня убьете, – сказала она и сделала глубокий вдох. Я уже слышала этот мотив. Когда Шарлотта слишком много выпивала на предыдущей неделе, она начинала сессию с фразы «Вы меня убьете». Когда она проводила ночь с парнем и потом жалела об этом (что случалось часто), она начинала с «Вы меня убьете». Я должна была убить ее даже тогда, когда она отложила выбор программы в аспирантуру и пропустила срок подачи заявок. Мы уже говорили о том, что под этой проекцией скрывается глубокое чувство стыда.
– Ну ладно, не убьете, – уступила она. – Но черт. Я не знала, что сказать, поэтому просто застыла. Я проигнорировала его и притворилась, будто пишу сообщение. Боже, я себя ненавижу.
Я представила себе Чувака, в тот же момент сидящего в кабинете Майка через пару дверей от нас и излагающего тот же инцидент: «Я наконец-то заговорил с той девушкой в приемной, и она меня отвергла. Черт! Звучало очень по-идиотски. Боже, я себя ненавижу».
