Верити читала, повернувшись к окну, теперь глянула на Верджила. Тот наблюдал за ней.
– Стетс всегда хотел его нанять, – сказал он, – но у нас просто нет работы для человека такого уровня.
– Если бы вы его наняли, у нас со Стетсом ничего бы не вышло. Офисный роман с боссом всегда неловкая штука, а уж если у него работает твой кузен…
– Он твой кузен? – спросил Верджил.
– Нет, но все равно что кузен, – ответила Верити.
72
Не рассусоливай
Надевая черный фрак до колен, Недертон отметил, что ассемблеры не только изготовили безупречный исторический костюм точно по его мерке, но и создали ощущение ношенности каждой вещи. Сам он повязал темный шейный платок из плотного шелка далеко не в соответствии со стандартами косплейной достоверности. По счастью, это был самый сложный предмет туалета; и у фрака, и у длинного плаща, как обещала Рейни, оказались аутентичные, но вполне удобные пуговицы. Рубашка, брюки и черные ботинки по виду застегивались очень сложно, однако на самом деле были снабжены потайными современными кнопочками. Исторически правильные подштанники Недертон бы надеть поленился, не намекни Рейни, что хочет увидеть его в них позже.
И, по счастью, никакого цилиндра. Возможно, Лоубир вспомнила, что он их ненавидит. Впрочем, надев черный котелок и обозрев себя в зеркале, Недертон понял, что котелки он тоже не любит. Единственное достоинство котелка – что это не цилиндр.
На миг Недертон вообразил себя с усами, или с бакенбардами, или с тем и другим. Он никогда, даже в детстве, не интересовался маскарадом.
Недертон оглядел вещи в шкафу, пытаясь сообразить, из чего ассемблеры сделали костюм, и уже собирался закрыть шкаф, когда увидел, что из-за одежды выпирает что-то незнакомое. Это оказалась прогулочная трость черного дерева. Шестиугольная в сечении, с круглой, сложно завернутой рукоятью из того же материала, на которой красовалась потертая золотая бляшка с гравированной надписью «У. Недертон» изящным курсивом. По-видимому, ассемблеры соорудили трость из его ботинок – нескольких пар и впрямь недоставало. Надо потребовать, чтобы все потом вернули обратно, как ни противно думать, что ассемблеры копошатся в шкафу.
Трость, впрочем, была идеально сбалансирована и на удивление приятна в руке. Недертон открыл дверь спальни и вышел показаться Рейни.
Она завопила от восторга, запрыгала вокруг, поцеловала Недертона в губы, затем примерила котелок, лихо заломив его набок.
– Ты нашел свой зимний образ. – Она с улыбкой вернула ему котелок.
– По крайней мере, не цилиндр. Когда меня туда в прошлый раз затащили, пришлось надевать. Я был со Львом. Мероприятие в ратуше, потом банкет в гриль-баре. Ты тогда еще жила в Торонто.
– Помню, ты жаловался. Да, пока ты переодевался, она снова позвонила. Машина ждет перед домом, в вертолетном варианте. Тебе стоит поспешить. – Она оценивающе оглядела его с головы до ног. – Это подвязки?
– Да. Носки шерстяные, не эластичные.
– Ух ты. – Рейни изобразила, что обмахивается веером. – Не могу дождаться.
Недертон чмокнул ее в щеку:
– Сейчас в голове вместо мыслей носки, но я тоже тебя люблю.
Он вспомнил жест из старого фильма и легонько приподнял тростью котелок.
– Звони, если понадоблюсь.
– Обязательно, – сказала она.
Вечер был холоднее, чем Недертон ожидал; выйдя на улицу, он увидел облачко своего дыхания и погладил шов на рукаве плаща, прежде чем вспомнил, что одежда ненагреваемая. Забросив трость на плечо, он двинулся дальше. Впереди демаскировалась дверца, опустилась подножка.
– Заходите, – произнесла изнутри Лоубир.
Недертон залез в машину. Лоубир там не было.
– Я в Чипсайде, – сказала она, когда дверца за ним закрылась. Голос шел со всех сторон сразу. – Усаживайтесь.
Недертон опустился на сиденье в заднем конце машины, чтобы сидеть лицом по ходу движения. В салоне еще немного ощущался запах ароматической свечи. Машина бесшумно и плавно пошла вверх.
– Хотите обзор? – спросила Лоубир.
– Нет, спасибо. – Недертон предпочитал бежевые стены.
Трость лежала на овальном столе, котелок рядом с ней.
Машина уже поднималась, и он ощущал лишь слабое движение вперед, хотя знал, что впечатление, скорее всего, обманчивое – несущий квадрокоптер был не только бесшумный, но и очень быстрый.
Скоро машина пошла вниз. Недертон понял, что она села, только потому, что перестал чувствовать движение. Он взял шляпу и трость и вылез из мягкого углубления. Дверца открылась. В нее ворвался стук лошадиных копыт, грохот колес по брусчатке, далекий паровозный гудок.
Недертон вышел из машины. Две дамы в кринолинах изумленно уставились на него, вернее, на демаскированную часть дверцы. Наверняка посетительницы. Боты, создававшие впечатление многолюдности, не реагировали на отклонения, а немногочисленные местные жители обычно возмущались всем, что выходит из образа.
Больше всего Недертон любил здешнее небо, и дневное, и ночное. Какие-то эффекты прятали от глаз и шарды, и все прочее, что разрушало бы дух эпохи. Час был поздний, улицы выглядели менее оживленными, но не опустели, как обычно при его встречах с Лоубир. Джентльмены гуляли, потягивая послеобеденные сигары, жрицы любви вышли на промысел, орудовал целый музей древней преступности, одно из главных здешних увеселений.
– Спасибо, что пришли, – произнесла рядом Лоубир. Так неожиданно, что Недертон даже вздрогнул.
– Рейни упомянула Фиринг, – сказал он.
– Разумеется, – ответила Лоубир.
Цилиндр совершенно менял ее черты, главным образом потому, что прятал белый кок, без которого она выглядела педантичной, даже глуповато-занудной. Ее наряд, как и его, подразумевал траур, возможно из уважения к вечной скорби Фиринг.
– Сюда, пожалуйста. – Лоубир направила его в сторону собора Святого Павла. – Вы были здесь в годовщину Второго великого пожара? Двадцать девятого и тридцатого декабря?
– Нет, – ответил Недертон. – А как ее отмечали?
Он обогнул мальчишку-нищего, безногого на тележке, практически наверняка бота.
– Дерьмо собачье! – хрипло выкрикнул вслед мальчишка.
– С помощью систем, скрывающих шарды, воспроизвели пожар, случившийся от немецких зажигательных бомб в тысяча девятьсот сороковом, – сказала Лоубир. – Особенно впечатлял закат второго дня. Сюда, пожалуйста.
Она свернула влево, в узкий проулок, где им неудобно было идти рядом. Здесь запахи косплейной зоны, хотя Недертон и знал, что они искусственные, напомнили, за что он ее так не любит. На улице пахло конским навозом, здесь в ноздри ударила аммиачная вонь мочи. Дальше она немного ослабела, но совсем не исчезла.
