– Давай я, – сказал Верджил, берясь за белую раму и начиная закрывать ворота.
Верити обернулась к мотоциклу, который остановился перед неподвижным дроном.
– Зачем он здесь?
Она двинулась вниз по склону. Грим Тим и дрон, фигуры в пейзаже. Потом она увидела, как Севрин, пятясь на карачках между рядами пассажирских сидений, вытаскивает из микроавтобуса ее сумку «Мудзи».
Недертон спустился по раздражающе оплавленной лестнице «Денисовского посольства» (здешний декор с каждым разом бесил его все сильнее). Внизу его сразу приметила рыжая девица Льва, правда, не в антиподслушивательных блестках. Ему подумалось, что она одета как пиарщица, притом что назначение у нее прямо противоположное – не публичность, а, напротив, антипубличность. Кузина павшего кучера Берти, но, если любые действия Берти, будь то обычные кучерские обязанности или нападение с молотком, управлялись дистанционно, главным достоинством рыжей девицы было полное отсутствие удаленного доступа. В мире, где почти любой сколько-нибудь сложный объект запоминал все, с чем сталкивался, она пребывала в состоянии табула раса
[47].
– Добрый вечер, мистер Недертон, – сказала рыжая девица.
Значит, она его помнит? Как такое возможно, если у нее нет памяти? Недертон решил спросить Льва, когда будет безопасно.
В заведении было непривычно людно, возможно, потому, что именно в этот час сюда приходили собственно завтракать. Идя за боткой к катакомбам под Хэнуэй-плейс, Недертон заметил среди других посетителей Бивана Промша, бывшего коллегу по собственным пиаровским дням. Рейни, тоже работавшая с Промшем, за глаза называла его Промокашкой. Он определенно узнал Недертона. Тот, притворившись, будто его не видел, пошел дальше.
Лев на сей раз выбрал стол побольше, вероятно чтобы поместился полный английский завтрак, который он уже приканчивал, судя по количеству пустых тарелок. Недертон знал, что Лев заказывает полный английский завтрак, когда заедает стресс. Очевидно, предполагалось, что сам Недертон есть не будет. Девица, живая (или, по крайней мере, без веснушек), только что поставила ему чашку кофе с молоком.
– Как дела на Чейни-уок? – спросил он, усаживаясь на очередной жесткий сталагмит.
Лев поднял взгляд от своего одинокого завтрака.
– Не надо было разводиться, – сказал он.
– Но ведь это была ее инициатива?
Лев помрачнел еще больше.
– Не надо было мне заводить интрижку.
– Если честно, мне казалось, это на тебя не похоже, – сказал Недертон. Он действительно в свое время удивился, помня, как Лев презирал отцовский «дом утех» на Кенсингтон-Гор.
– Я свалял дурака.
Недертон, знавший Доминику почти исключительно как незримое суровое присутствие в ноттинг-хиллском доме, постарался изобразить сочувствие.
– Почему ты скроил такую мину? – спросил Лев.
– Извини. – Недертон оставил свои попытки. – Сиденья тут очень неудобные.
– Впечатление было, что ты строишь рожи.
– Как ты думаешь, есть какой-нибудь способ помириться с Доминикой? – спросил Недертон.
– Не знаю, – ответил Лев. – Пытаюсь рассматривать все варианты.
– Вижу, тебе плохо. Если я чем-нибудь могу помочь, говори. А сейчас нам, наверное, надо…
Лев смотрел на что-то за его спиной. Недертон поставил чашку, обернулся и увидел шесть девушек-боток, теперь в одинаковых одеяниях с блестками.
– Конечно, если ты готов, – сказал он, снова поворачиваясь ко Льву.
– Начинайте, – уныло скомандовал тот.
Девицы, как в прошлый раз, составили круг лицами наружу и подняли края плащей над головой. Закружился ураган блесток, образовав переливчатый купол.
– Уже работает? – спросил Недертон.
– Да, – угрюмо ответил Лев.
– Фамилия человека, желающего упразднить должность Лоубир, случайно, не Юневич?
Лев сразу помрачнел еще больше. Он дважды кивнул. Гомон посетителей в людной части заведения стал громче, затем пошел на спад и опять усилился.
– Если я правильно понял Лоубир, – сказал Недертон, – единственная цель моего визита сюда исполнена. Теперь тебе известно, считает ли она обоснованным, что вы привлекли ее внимание к прежде не названному лицу. Я прав?
– Да, – ответил Лев. – Ты знаешь, кто он?
– Нет. От меня этого не требуется. И я предпочитаю как можно меньше знать о ее работе. Она наняла меня помогать со всякими ее хобби.
– С одним-единственным, – поправил Лев. – Других у нее нет. Человек, о котором идет речь, уж извини, клептарх не в моем духе.
– Они вообще не в твоем духе. Точка, – сказал Недертон. – Я это вижу, сколько тебя знаю.
– Тут другой масштаб, – ответил Лев. – Не в духе моих отца и деда. Совершенно другие корни.
– Он не русский? – удивился Недертон; он думал, такое невозможно.
– Русский, только не из эмигрантов-олигархов, а из семьи советских функционеров. Клептарх плюс нечто иное.
– А в чем разница?
– Всегда держится в тени. Не хвастается ни богатством, ни влиянием. Не устраивает приемов. Не бывает на мероприятиях за пределами Квадратной мили, да и там бывает не на многих. Абсолютно человек Сити. И даже там его деятельность самая глубинная, наименее прозрачная.
Недертон помнил, как Лоубир объясняла Флинн про клептархию. По ее словам, Сити задолго до джекпота превратилось в полуавтономное криптогосударство, наименее демократический элемент выборного британского правительства. Такой уникальный статус, сказала Лоубир, помог ему пережить крушение демократии, что вместе с опытом в отмывании денег привело ко взаимовыгодной синергии с эмигрантским сообществом олигархов, по большей части русских. Их, в свою очередь, привлекли в Лондон метакриминальные финансовые тайны Сити плюс богатая культура личных благ для тех, кто этими тайнами овладел. С такими мыслями Недертон взял кофе и глянул на Льва поверх чашки.
– Похоже, господин себе на уме.
– Абсолютно закрытый, – сказал Лев. – Совершенно другая эра. Старше Лоубир.
Недертон допил кофе, поставил чашку, развернул белую льняную салфетку и вытер губы.
– Если ты хочешь еще что-нибудь ей передать…
– Нет, – сказал Лев. – Это все. По словам отцовского дяди, именно он подбивает других от нее избавиться.
– Ясно, – ответил Недертон. – После рождения Томаса мне не хватало наших с тобой встреч, и я сочувствую, что у тебя так вышло с Доминикой.
