Сидевший в зрительном зале Йёст Свальберг, глава профсоюза, хорошо помнит, что было потом. «Рудольф приходит в ярость и спрыгивает в оркестровую яму… Он разбивает дирижерский пульт сапогом. Он совершенно его сломал». Почти сразу после той выходки Рудольф, так и не поменявший мрачного выражения лица, давал интервью для телевидения. Когда журналисты спросили его мнение о будущем труппы, он холодно и медленно ответил: «Вам очень повезло, потому что скоро труппу возглавит такой великий артист, как Эрик Брун. Но ничего не изменится, если театр, общество не помогут ему разбить ваши лень и нежелание работать. Потому что быть танцовщиком – священный труд. Если хотите вести двойную жизнь, растить детей, а сюда приходить и заниматься только ради поддержания физической формы, если вы не уступите место тем, кто по-настоящему хочет танцевать и хочет работать… здесь… никогда… ничего… не случится»
[116].
На генеральных прогонах вскрылись новые проблемы. Рудольф создавал сольную партию Клары, работая с Парк, но Герд Андерссон, не привыкшая к сложным аллегро, в которых блистают английские танцоры, растянула лодыжку «на первом же шажке». До тех пор Рудольф весьма уважительно относился к Андерссон, но вышел из себя, когда она сказала, что не сможет танцевать на премьере. «Он так разозлился. Он вопил: «Я приехал сюда, чтобы танцевать с тобой, а ты заболела!» Мне все же пришлось уйти. Я получила травму и очень устала, но не думаю, что он мне поверил».
На премьере, которая состоялась 17 ноября 1967 г., в присутствии короля Густава IV Адольфа, в главных ролях выступал второй состав (Марианна Орландо, которая больше известна драматизмом, чем техникой, и Кай Селлинг – «не великий, но очень красивый блондин»). Местная пресса, заранее настроенная враждебно из-за того, что Рудольф публично облил презрением шведский балет, хвалила постановку через силу. Отзывы варьировались от прохладных до откровенно разгромных. «Один я хорошо запомнила, – говорит Аннели Альханко. – Он назывался «Чума в опере». Критику не понравилась ни хореография, ни декорации. Мне из-за него стало очень грустно». Другой критик подверг резкой критике тяжеловесные попытки юмора и «унылые, лишенные воображения» дивертисменты. Остальные заметили, что Рудольф включил в гран па-де-де школьные элементы, которые, как считали, нарушают его плавность и великолепие.
Стремясь получить представление о том, что ждет Лондон, Фредерик Аштон также приехал на премьеру. Постановка произвела на него впечатление, хотя не без оговорок. «Он сделал кое-что красиво… Сцена Снежинок… Вальс цветов… По-моему, финальному па-де-де недостает величия и простоты. Оно немного перегружено… Когда ты молод, ты способен к перегрузкам, потому что хочешь произвести впечатление. Поэтому вставляешь все, что можно. Чрезмерно обогащаешь постановку». Оставались и некоторые огрехи в либретто – например, неучастие Клары во втором действии. Кроме того, отдельные описательные музыкальные пассажи Рудольф почему-то проигнорировал. Сама хореография колебалась от исключительной до откровенно нелепой (так, Рудольф прибег к автоцитате, заставив Снежинок, выходящих к рампе, исполнять одни и те же элементы, повторяя в обратном порядке выход Теней в «Баядерке». Некрасивые, ритмичные движения дали одному критику повод сравнить танцовщиц с «домашней птицей, которая идет в курятник»). Однако в целом, с плавными переходами и оправданным использованием мужских сольных партий, «Щелкунчик» стал самой успешной и «самой любимой» постановкой Рудольфа. Он подарил застывшей классике звездные роли, которых ей всегда недоставало. Сам он в Швеции совсем не танцевал. Ожидалось, что позже он вернется туда в качестве приглашенной звезды, но после его скандального интервью для телевидения, как выразилась Герд Андерссон, «Эрик просто не мог пригласить его снова». Кроме того, Эрику не понравилось произвольное вкрапление «школьных» элементов Бурнонвиля; он пытался убедить Рудольфа, что они не соответствуют музыке. «Тогда, – вспоминает Марит Грусен, – Рудольф был как сын против отца». Она сравнивает их отношения с браком Стриндберга – «взрывным и страстным» – и вспоминает тогдашнее признание Эрика: у него нет больше сил для их ссор. «Я не могу находиться рядом с ним, – сказал Эрик. – И больше не хочу так жить». В то же время у них бывало много нежных интерлюдий, «моментов, когда Рудольф был как маленький мальчик, и мы видели преданность молодого человека своему учителю. В нем было и много хорошего. Он не все время пребывал в роли «анфан-террибля».
Однако в основном найдя его «немного невоспитанным, совсем не утонченным», Йентели решили не общаться с Рудольфом без Эрика. Однажды, когда он все же пришел к ним ужинать, он попросил Марит пригласить нескольких танцовщиков, которые привлекли его внимание. Услышав ее нерешительное «Ну, я не слишком хорошо знаю тех, кто вам нравится», Рудольф перебил ее: «Не волнуйтесь, соль и перец я принесу с собой». Он пришел к ним в тот вечер «с двумя мальчиками». Помимо всего, Марит поразила «неблагодарность» Рудольфа по отношению к Ли Радзивилл, которая сопровождала Аштона в Стокгольм, – ей не терпелось увидеть и Рудольфа, и декорации Монджардино
[117]. Однако Ли постепенно училась принимать Рудольфа таким, какой он есть. «Это просто экономило время – в силу его образа жизни… Кое-кто может сказать, что это не настоящая дружба, но он способен и многое отдавать. Все ради тебя».
Они по-семейному отпраздновали Рождество в загородном доме Радзивиллов, идиллическом даже зимой, с каминами и ароматными цветами в каждой комнате, праздничной едой при свечах, тургеневской столовой. Рудольфу нравились атмосфера и ритм Тервилл-Грейндж, который послужил образцом для его собственного английского дома – большого, в деревенском стиле, спрятанном среди леса и парка, но в часе езды от центра Лондона.
В ноябре Рудольф купил дом номер 6 по Файф-Роуд за 45 тысяч фунтов. Он выбрал его по фотографии, которую прислала ему Джоан Тринг, пока он был на гастролях. Файф-Роуд, которая упирается в один из входов в Ричмонд-парк, – самая необычная улица в Ист-Шине, богатом пригороде на юго-западе Лондона. Когда Гослинги приехали, чтобы осмотреть его покупку, им показалось, что дом слишком далеко от центра. «Но Рудольфу там нравилось, потому что он был диким и красивым», – сказала Мод. Бывший фермерский дом стоял посреди мощеного двора, окаймленного деревьями. На разных уровнях в доме располагались шесть спален и четыре больших зала для приемов; над гаражом находились комнаты для слуг. Огромные окна в кабинете и главной спальне выходили на парк и лесистый общинный луг. Самым старым помещением в доме была кухня с низким деревянным потолком. Кроме того, в доме имелась маленькая уютная библиотека, где Рудольф хранил свои альбомы классической музыки. Пластинки были сложены стопками вдоль стен. Стремясь поскорее начать отделку в стиле Монджардино, Рудольф как-то столкнулся в ночном клубе с помощником Георгиадиса, Мартином Крамером, и сказал нечто вроде: «У меня есть кордебалет; хочу, чтобы вы его прибили». Озадаченный Крамер не сразу понял, что речь идет о кордовской коже. «Он хотел, чтобы я придумал, как обить ею стены».
