Представители гей-культуры называют тот период «золотым веком промискуитета», когда, как написал Эдмунд Уайт, «жизнь радикально отличалась от всего, что было раньше, за исключением «Сатирикона» Петрония». Испытанный завсегдатай печально известных заведений – Св. Марка, «Клаб Батс» и «Эверард», Рудольф как-то вечером потащил Уоллеса с собой в «Клаб Батс». Поскольку анонимные многочисленные свидания превращались в «новую реальность» жизни геев в большом городе, Уоллес понимал, что ему придется приспосабливаться к Рудольфу, если он хочет, чтобы из их отношений что-то вышло. «Прежде я еще ни разу не был в бане, и, по случайности, я пользовался большим успехом, а он нет. Его узнавали и приходили в ужас. Я говорил: «Что ж, Рудольф, он был очень мил со мной». Вскоре сам став завсегдатаем «рассадника венерических болезней», Уоллес заразился гепатитом в то время, когда в городе находился «Королевский балет», и всем танцовщикам в труппе пришлось делать уколы гамма-глобулина, так как вирус, который поражает печень, может угрожать жизни. Накануне того дня, как Уоллесу поставили диагноз, они с Марго ели с тарелок друг друга, а на следующий день она полетела в Панаму. «Мы старались найти ее и предупредить, и наконец нам это удалось, но она не придала этому значения».
«Гамма-глобулин, галиматья какая-то! – смеялась Марго. – Не собираюсь из-за этого беспокоиться!» Гослинги не разделяли ее «политику невмешательства». «Передай своему другу с гепатитом, что мы прошли курс гамма-глобулина и чувствуем себя прекрасно, – написал Найджел 31 июля. – Как он себя чувствует? Пусть ведет себя осторожнее, или навсегда посадит печень, например, ему еще долго нельзя пить ничего спиртного».
Тогда Рудольф и Уоллес жили у Дус в Вильфранше, где между ними все больше накалялась атмосфера. «Секс стал проблемой. Мы оба прекрасно понимали, что я еще могу быть заражен, поэтому та сторона превратилась в полную кашу». Рудольф постоянно жаловался Дус, что Уоллес его не понимает. Она помнит, как он начал нарочито «флиртовать со всеми» в присутствии Уоллеса. Одним из тех, с кем он флиртовал, был некий юноша, которого их общий друг Джимми Дуглас называет «человеком специфическим». Патрис тоже оказался в числе приглашенных на большом приеме на Кап-д’Али. Длинноволосый, с сонными карими глазами, полными губами и одеждой в стиле «хиппи шик», он демонстрировал коллекцию «Рив Гош» и считался «тоже звездой». Рудольф сразу же пригласил его к себе. Поднявшись наверх, Уоллес столкнулся именно с такой сценой, какую он ожидал увидеть: «Рудольф трахал француза».
«Так-так, сказал я, багровый от гнева… Я думал, когда так говорят, это клише. Но нет. На самом деле багрового не видишь, видишь розовое. Все перед глазами вдруг порозовело, и я помню, когда он спустился, я схватил его – адреналин у меня зашкаливал – и толкнул через всю комнату. Он налетел на барную стойку… бокалы и бутылки полетели на пол, а я ушел с вечеринки в растрепанных чувствах».
Не пострадавшего, но очень пьяного Рудольфа выволокла из дома Дус, которой пришлось чуть ли не тащить его на плече. Тем временем Уоллес уехал на машине в горы: «Я бродил там несколько дней, а потом, наверное, мы случайно налетели друг на друга в скалах – месте, где все гуляют в Ницце; кажется, там почти ничего не говорилось. Вскоре после этого я вернулся в Нью-Йорк, что, можно сказать, и положило конец нашим романтическим отношениям… Не помню, чтобы он злился на меня… По-моему, он понял, что я не могу жить с ним так, как ему нужно: ездить с ним на гастроли и не иметь собственной жизни».
Чувствуя, что он слишком привязался к Уоллесу, Рудольф, возможно, тоже, как считает Терри Бентон, активно выталкивал его из своей жизни: «По-моему, Рудольф боялся. Может быть, он думал: «Опять то же, что с Эриком… ну уж нет, спасибо». Сам Рудольф, отвечая на вопрос Линн Барбер, почему он ни с кем не может ужиться, сказал: «У меня слишком много проблем, я слишком независимый… и хочется, но это слишком больно, слишком опасно. Нельзя делить, танцовщику нельзя ни с кем делить жизнь. Ничего не получится». А беседуя позже с Линдой Мейбардек, канадской танцовщицей, с которой они подружились, Рудольф уверял, что в разрыве с Уоллесом виноват только он сам. «Я рассчитываю, что меня будут ждать, а когда я им нужен, я не могу к ним приехать. Пока я не перестану танцевать, я не смогу больше заводить постоянные отношения».
Да и сколько времени это могло продолжаться? С 1973 г. Рудольф танцевал с постоянно разорванной мышцей ноги; он погубил ахиллесовы сухожилия, потому что много лет приземлялся с большой силой; у него были пяточные шпоры; из-за трещин в костях даже обычная ходьба причиняла ему боль. Когда он выходил из гримерки, медленно ковыляя в сабо и длинном халате, он больше напоминал пациента из больницы, а не звезду балета. Часто он садился в специальное кресло, которое специально для него ставили в кулисах. Теперь он нанял на полную ставку физиотерапевта, который сопровождал его на гастролях. «Без него я не мог бы продолжать, – признавался он Найджелу. – Я дошел до точки…» Луиджи Пиньотти работал в эксклюзивном клубе здоровья в Милане, когда ему позвонили и попросили приехать в отель «Интерконтиненталь» и сделать Рудольфу Нурееву массаж. О танцовщике он не слышал, но его рекомендовал дирижер Зубин Мета, один из его клиентов, и, несмотря на подозрительный, «прищуренный, кошачий взгляд» Рудольфа во время их первой встречи, между ними сразу же установилось безмолвное согласие: «Я нашел Рудольфа в очень плохом состоянии, потому что у него была проблема с икрами. Обе икры были как деревяшки. А кроме того, он был очень нервным, поэтому тело все время было в напряжении. Я массировал ему каждую стопу по 20 минут. Рудольф лежал совершенно без движения. Он сказал, что заплатит мне вдвое больше того, что я попрошу, а после я узнал, как он прижимист, и понял, что я ему в самом деле понравился. «Возвращайся завтра», – сказал он. А потом он начал спрашивать, сколько я зарабатываю в месяц. Перед отъездом из Милана он сказал: «Хочешь работать на меня?»
Желая, чтобы Луиджи сопровождал его во время гастролей канадской труппы по Соединенным Штатам, Рудольф велел Солу Юроку «хорошо с ним обращаться». Луиджи получал около 600 долларов в неделю и дополнительно по 30 долларов в день. Сделка была честной, так как Луиджи в случае необходимости также исполнял роль телохранителя. Мюррей Луис вспомнил один инцидент в нью-йоркском баре, когда «кое-кто решил наколоть Рудольфа». «Луиджи подошел к тому типу, положил руку ему на плечо, и тип съежился – такие сильные у него были руки». Такая же сила требовалась, чтобы размассировать мышцы Рудольфа, зажатые и перекрученные, как ствол старого оливкового дерева. Каждый день Луиджи делал ему массаж в течение 45 минут. Перед этим он на два часа устраивал сиесту, а после массажа садился в обжигающе горячую ванну. Остальное время Луиджи тенью ходил за Рудольфом, таскал раздутую наплечную сумку, набитую бинтами. «Итак, – признавал Рудольф, – всегда бинты, вечные подпяточники».
Когда Глен Тетли взял Рудольфа за кулисы, чтобы познакомить с Мюрреем Луисом, который тогда приехал с гастролями в Лондон, он наблюдал как завороженный, как хореограф разматывает забинтованную ногу. «В те несколько минут мы говорили без слов, мы говорили ногами». «Как вы это делаете?» – спросил Рудольф, и Луис обещал показать, как он сделал особый бинт, которым он заматывался, когда у него трескалась кожа на стопах. Какое-то время Рудольф хотел работать с Луисом, потомком не Марты Грэм, а (через своего педагога Алвина Николеса) Мэри Вигман, немецкой экспрессионистки 1920-х гг. Связывая его с Полом Тейлором и Мерсом Каннингемом, Рудольф видел Луиса как хореографа «для танцовщиков-мужчин в особенности. Они изобретают странные движения и обогащают [их] до невероятной степени». Как признает сам Луис, его знание балета было несуществующим. Он говорил: «Ногу вверх назад», если ему нужен был арабеск, но, будучи чрезвычайно умным и занятным собеседником, он вскоре стал не только сотрудником, но и родственной душой. «Нам удобно друг с другом, – заметил однажды Луис. – Мы бросаем друг другу вызов». Когда Луис ставил «Моменты», свою первую вещь для Рудольфа, он говорит, что почти все время он учил Рудольфа, как заставить его «вытянутую героическую спину» «двигаться плавно». «Торс не может быть гибким, если ноги связаны. Но ноги Рудольфа были натренированы, чтобы поддерживать его все время, поэтому мне пришлось добавить к партии движения ног. Он их выучил, но они выходили неестественными. Бывало, он сгибал колени, хотя они должны были быть продолжением груди – а не движением коленей».
