Ночью в середине мая, когда Рудольф прилетел в Лондон, Тесса отвезла его прямо в больницу Сейнт-Томас повидаться с Найджелом. «Уже в машине я поняла, как он боится этой встречи. Она его просто парализовала». Мод, которая была с ними, объясняет, в чем дело: «Рудольф никогда в жизни не был в больнице – никогда! Он ужасно боялся болезни; не хотел даже говорить о ней. Он не говорит даже о собственных травмах, и он терпеть не может, когда ему рассказывают о болезнях других. Он всегда отвечает, как будто он черствый человек, но на самом деле все потому, что он испытывает ужас перед болезнью».
Дело усугублялось сознанием: скорее всего, он видит Найджела в последний раз. «Я как будто теряю родного отца – и даже более того», – признался он Руди ван Данцигу. Но Найджел находился «в невероятной форме», шутил о том, какой вид на Биг-Бен открывается из окна: «Лучшие прикроватные часы, о которых только можно мечтать!» Ему удалось сделать визит почти радостным, а когда Рудольф и Мод уехали на Виктория-Роуд, он умолял ее забрать Найджела домой. «Но я ответила: «Нет, врачи считают, что здесь ему лучше». – «Ну, тогда я не уеду». – «Нет, ты должен, – сказала я. – Сейчас твой единственный отпуск, а мы не знаем, сколько проживет Найджел». И Рудольф уехал на следующее утро, оставив Мод на попечение Чарльза Марленда – «скалы, на которую я могу опереться».
21 мая она провела весь день и вечер у постели Найджела, а около полуночи ее разбудила медсестра, которая сообщила, что ее муж только что скончался. «Потом пришел Чарльз. Он заранее попросил персонал позвонить ему, как только это случится – в любое время». Остаток ночи она провела на Тревор-Плейс, а Чарльз позвонил Рудольфу и сообщил новость.
Он успел вернуться в Лондон; раньше он ни разу не был на похоронах. Церемония проходила в уродливом пригородном крематории в Рохамптоне, где одна кремация следовала за другой. Тристрам Холленд вспоминает, что видел Рудольфа, съежившегося в большом черном пальто, когда все ждали у часовни, когда закончится предыдущая служба. «Потом мы вернулись на Виктория-Роуд, и он все бродил вокруг кухни, бледный и отстраненный; очевидно, он не знал, что с собой делать. Потом помню, как он сидел на диване, очень тихо обедал, а все остальные ходили туда-сюда. Наверное, тогда он впервые не был в центре всеобщего внимания в том доме».
После смерти Найджела Рудольф почти сразу попросил Мод переехать к нему. Когда она объяснила, что не хочет покидать дом на Виктория-Роуд, который хранит столько воспоминаний, он ответил: «Тогда я тоже остаюсь». – «Так он и поступил, – говорит Мод. – Больше он не вернулся жить на Файф-Роуд». У них был необычный союз. Клер поселилась наверху, чтобы готовить и вести дом, южноафриканская подруга Мод по прозвищу Крошка занималась покупками
[166], а Луиджи спал в комнатке рядом с комнатой Рудольфа на первом этаже. Комната Рудольфа с разбросанными по вытертому ковру одеждой, книгами, видеокассетами и кассетами выглядела как комната школьника. Единственным признаком звездного статуса обитателя были старинная икона на одной стене и портрет Екатерины II над камином. Но теперь Рудольф сделал там свою лондонскую базу; там постоянно стоял его массажный стол; маленькая современная клавиатура пианино с трудом умещалась на заваленном столе; его одежда, все необходимое для тренировок и костюмы с трудом уместились в узкий гардероб и комод. Почти все то лето он провел на Виктория-Роуд. Каждый вечер он выступал в «Колизее» и брал с собой Мод.
«Он тихо усаживал меня в ложе с Шандором Горлински, чтобы я была не одна. Помню, однажды я пошла за кулисы, потому что потом мы собирались поехать ужинать, и ко мне подошел один из танцовщиков постарше и обнял меня. Конечно, я расплакалась, а Рудольф просто взял меня за руку и утащил в свою гримерку, где я сидела, пока он снимал макияж, – он меня просто спас. А как только закончился сезон, он взял меня с собой в Нью-Йорк – на «Конкорде», на котором я раньше никогда не летала… Он действительно был со мной в самый ужасный год моей жизни».
До тех пор Мод всегда держалась немного на заднем плане. Это Найджел разговаривал с Рудольфом по телефону и писал ему письма; Мод лишь иногда приписывала несколько строк внизу. Однако после его смерти осталась только Мод, которая стала означать для Рудольфа «дом». Их отношения стали более нежными, чем с кем бы то ни было другим. «Не могу передать, сколько любви он мне дарит, – писала она Грегори Кингу. – И как он добр ко мне, как мягок – очень немногие знают о такой стороне его натуры».
Однако со святым всегда соединялся грешник. В сентябре Франко Дзеффирелли пригласил танцовщика в Позитано, где он должен был получить награду от городка. Режиссер все лето провел, занимая друзей в своем идиллическом доме на Средиземном море (на той неделе в число гостей входили кинозвезда Грегори Пек, голливудский продюсер Дайсон Ловелл и драматург Кристофер Хэмптон). Стоящая на скале над заливом, «Вилла Тревиль» состоит из трех отдельных домов, в одном из которых останавливались Дягилев с Нижинским. По слухам, русский владелец приказал снести внутренние стены и поправить пол, чтобы танцовщик мог репетировать. Рудольф с раздражением понял, что в «Красном доме» поселили не его, а Пека с женой, и все же казалось, что он в хорошем настроении. Хэмптон вспоминает его озорную выходку на церемонии вручения, когда, во время бесконечной речи мэра на итальянском он играл с рулеткой, которая висела у него на поясе, «растягивая ее и демонстрируя огромный размер своего члена». После торжественного ужина, когда они вернулись на виллу на моторной лодке Дзеффирелли, Рудольф остался позади, на скалах, «как мы все решили, чтобы заняться любовью». На следующий вечер хозяин повез всех в ресторан в городке, где намеренно отсадил Рудольфа от французского юноши, которого он домогался, любовника одного из друзей Дзеффирелли. Затем все на лодке вернулись обратно, и Рудольф, ожидавший «больше того же самого», прятался позади. Когда через 45 минут пришел Луиджи (он не поплыл на лодке, а вернулся на виллу пешком, кружным путем), он застал Рудольфа в ярости. Не только сорвалось свидание, которое он задумал, но и ворота, ведущие к вилле, оказались запертыми. «Он был как ураган. Что бы ни стояло у него на пути – пиф-паф! – он начинал уничтожать».
В террасированном парке при «Вилле Тревиль» – настоящий райский сад с пиниями, кактусами и каскадами бугенвиллей и свинчатки – имелась крутая каменная лестница, которая вела на пляж. Симметрично через определенные интервалы стояли восьмифутовые пифосы, критские вазы в стиле Али-Бабы, в которых росли экзотические кустарники, и Рудольф начал крушить их, оставляя за собой мешанину земли, вырванных с корнем растений и терракотовых осколков. Набросившись на Дзеффирелли, который играл в пинг-понг и не собирался извиняться, Рудольф поднял тяжелый металлический стул и швырнул его, «едва не задев Франко». Затем он ворвался в главную гостиную, схватил карниз для штор и начал с его помощью бить коллекцию майолики, выставленную вдоль одной стены. Услышав шум, туда ворвался Кристофер Хэмптон, и Рудольф, остановившись на миг, произнес иронично, с вежливостью Дживза: «А, добрый вечер!»
[167]
