Однако парижан «Площадь Вашингтона» с трудным для понимания сюжетом и избитой смесью ковбоев, солдат, спекулянтов, женщин-первопроходцев, менестрелей с черными лицами, фигур из ку-клукс-клана и хористок вокруг статуи Свободы сбивала с толку почти в оскорбительной степени. Немногие знали роман и музыку, и только половина зрителей понимала, что происходит на сцене. Рудольф собирался сделать движущиеся декорации, как будто они сняты с помощью системы стабилизации «Стедикам», но ему не удалось объяснить свой замысел дизайнеру, который создал громоздкое сооружение, изображавшее одновременно и площадь, и дом, стены которого закрывали вид большинству зрителей.
В зале устроили почти бунт; зрители свистели и завывали – «как на премьере «Весеннего ритуала», – и Рудольфа, который создал балет вопреки всему, такая реакция буквально опустошила. Он каждый день ездил в больницу, «чтобы из легких извлекали эту дрянь», а потом работал по семь часов. К тому времени, как все было кончено, он пребывал словно в тумане, а когда Моника Мейсон, которая ставила «Песнь земли» Макмиллана для той же программы, вышла на сцену, чтобы попрощаться, он ее словно и не заметил. «Прошло много лет с тех пор, как я в последний раз видела Рудольфа, и я была потрясена тем, каким он стал худым и как плохо выглядел. Помню, я еще гадала, увижу ли я его снова».
Но Рудольф не позволял себе передышки. В сентябре и октябре, взяв с собой Мод и Мари-Сюзанн, он поехал в Китай и Японию, где ставил своего «Дон Кихота». Он полюбил Дай Айлянь, директора Центральной балетной труппы в Пекине, выдающуюся женщину, которую он называл своей «китайской мамой». Дай Айлянь, которую считали национальным живым сокровищем, почти в одиночку создала китайский классический балет. Рудольфа она обожала за его щедрость по отношению к ее танцовщикам. «Ты хороший друг, потому что столько для нас сделал, – написала она в одном из многих писем. – У тебя есть дом в Пекине, когда бы ты ни захотел туда приехать». Но если Рудольф и согласился поставить балет и участвовать в нем за крошечную часть своего обычного гонорара, то в основном благодаря редкой возможности оказаться на сцене с труппой, которая приняла его с радостью. То же самое произошло в Японии, с балетной труппой Мацуяма, которая, в свою очередь, много получила от сотрудничества с Нуреевым (в июле ее пригласили участвовать в лондонских гастролях «Нуреева и друзей»). В дополнение к однократному участию в Эдинбургском фестивале и недели выступлений в Манчестере, все лето он ездил с гастролями по итальянским городам. Гастроли устроил его массажист, Луиджи Пиньотти, которого Рудольф сделал своим импресарио. Естественно, малобюджетные гастроли Луиджи очень расстроили Шандора Горлински, который говорил Рудольфу, что это не такая работа, которую следует выполнять великой звезде. «Но в то время Рудольф поехал бы куда угодно, – говорит Тесса Кеннеди. – Ему хотелось танцевать, и все. Точка». На вопрос, который он называл «вопросом Хиросимы» – когда он намерен сдаться, – он всегда отвечал одинаково: «Я перестану танцевать, когда публика перестанет на меня ходить». Для многих его поклонников и коллег еще случались «невероятные моменты того, как было раньше», своего рода «режущие удары», которые описал Эдвин Денби, когда видел выступление увядающей Тамары Тумановой. Несмотря на «небрежные ноги, мягкие червеобразные руки, жестоко искаженную фразировку», в ней было столько жизни, «что по сравнению с ней остальные словно просто ползали или суетились вокруг нее». Балерина Мари-Кристин Муи испытывала примерно такие чувства к Рудольфу во время спектакля «Раймонда». «Эти красивые молодые танцовщики выходили вперед на поклон, но видно было только одного человека, Рудольфа: энергия, которую он излучал, была феноменальной». Тем не менее, вместо того чтобы менять темп исполнения, компенсируя возраст и снижение техники (как вскоре начал поступать Барышников), Рудольф продолжал исполнять все бравурные элементы, которые он исполнял в молодости. «Он невероятно честен в своих усилиях не фальшивить, – сказал Уэйн Иглинг. – Никогда нельзя было видеть, как Рудольф пытается схалтурить во время сложных кусков. Нечестность внутри его самого: он считает, что у него все получится».
Однако Рудольф не испытывал иллюзий по поводу того, как он выглядит на сцене. Он мог шутить о своих «арабесках канапе», имея в виду горизонтальную, просевшую спину. Увидевшись с Кларой Сент через несколько лет, он сказал: «Если хочешь увидеть на сцене un vieux con
[183], приходи и посмотри мой спектакль!» Балет, как поняла Виолетт Верди, был лечением, без которого он не мог обойтись. «С потом выходят не только минеральные соли: выходит большая доля гнева, большая доля чуши и негатива – ты все это сжигаешь, как следует занимаясь у станка. По-моему, он будет заниматься у станка до тех пор, пока может ходить». И только один балет способен был отвлечь Рудольфа от его состояния. «По-моему, вначале он испугался, – сказал Мишель Канеси. – Но потом, увидев, что все идет неплохо, что он может танцевать и ставить балеты, он ненадолго забыл о болезни».
Поскольку такой интенсивный график выступлений не позволял Рудольфу продолжить лечение HPA-23 в клинике Ля Питье-Сальпетриер, Канеси вызвался найти замену для остальных пациентов и ездить с ним на гастроли. Это означало, что он мог не только ежедневно делать уколы, но и присматривать за падением тромбоцитов, основным побочным действием лекарства. Некоторые, особенно Дус, сомневались в компетентности Канеси в лечении СПИДа, но Рудольф ни разу не терял веру в своего врача. В то время возникали всевозможные версии лечения, от инъекций озона до процедуры очищения крови (плазмаферезе), но Рудольф их игнорировал. Для него то, что Канеси находился рядом, было способом уклонения от сложного вопроса. «Он как будто говорил: «Я передаю эту задачу вам. Вы ее решайте, потому что у меня есть другие дела».
В ноябре 1985 г. они оба поехали на гастроли с «Балетом Нанси». Гастроли начинались в Валенсии; затем они поехали во Флоренцию и Германию. Для труппы Мишель был не врачом Рудольфа, а молодым дерматологом, возможно бойфрендом, который откровенно наслаждался своим положением в свите звезды. «Мы с Рудольфом никогда не занимались сексом, хотя был один момент, когда это могло произойти. Меня не влекло к нему, и потом, я хотел держаться на определенном расстоянии». Тем не менее его воспоминания о гастролях самые радостные – «как путешествие с Битлами». Канеси признает, что он благодарен за полученную тогда возможность бежать от своей парижской практики. «Тогда шли годы ужаса. Меня в кабинете осаждали пациенты с ВИЧ; я был близок к выгоранию.
Все было в самом деле ужасно: у половины моих пациентов анализы были положительными. Они приходили и показывали, что у них на коже, и я понимал, что у них СПИД и через несколько месяцев они умрут. Не обходилось и без стыда – мужчины-бисексуалы заражали своих жен, – и я неожиданно для себя стал узнавать самые тайные стороны человеческой жизни».
Во Франции только в 1985 г. люди начинали понимать, насколько тяжел СПИД, хотя настоящей паники еще не возникло. В том году городские власти закрыли нью-йоркские бани, но в Париже гей-сауны существовали по-прежнему, и район между Пон-Неф и Тюильри по-прежнему славился анонимными гей-свиданиями, особенно в общественных туалетах. Реклама презервативов была запрещена, а врачи делились в зависимости от того, считали ли они своим долгом предупредить пациентов с ВИЧ об опасности, какую они представляют для других.
