Огромная, просторная квартира Наташи на Восточной Шестьдесят восьмой улице тоже была салоном для приезжавших на гастроли балетных трупп (встречая ее в Лондоне, Аштон всякий раз восклицал: «Ах, Нью-Йорк!»), и именно на нее теперь рассчитывал Рудольф, когда устраивал собственные званые ужины. Как-то вечером она готовила для Марты Грэм, а в другой раз для Линкольна Кирстейна, «очень неудобный случай», когда Рудольф взорвался, потому что Кирстейн принес икру, а Наташа приготовила не тот сорт картофеля, чтобы подать с ней
[192]. Наташа считалась влиятельной фигурой в косметической и парфюмерной промышленности, но она была на удивление скромной и добросердечной; она казалась почти ребенком с пухлыми щечками, простой стрижкой и школьными сандалиями. «Когда я думаю о ней, – говорит Джейми Уайет, – я вижу, как она смотрит снизу вверх на Рудольфа своими огромными черными глазами. Ради него она была готова на все, буквально на все». «С самого начала Наташа стала человеком, на которого Рудольф всегда мог рассчитывать», – добавляет Роберт Трейси.
Когда Гюзель, племянница Рудольфа, приехала на Запад, именно Наташу Рудольф попросил принять ее. «Она приехала с мужем, и мы отвели им комнату, но все превратилось в настоящую катастрофу. Она была настроена против всего американского и загромождала гостиную своими туфлями и нижним бельем… Она поехала за город, но и там было не лучше». Почти словно испытывая преданность Наташи, Рудольф как-то позвонил ей и попросил об услуге: «Я пригласил на ранчо одну знакомую, но сам не успеваю туда вовремя. Не могла бы ты ее принять?» Она без колебаний отправилась покупать еду в Нью-Йорке и, взяв с собой помощницу, купила билет на вечерний рейс в Вирджинию. Увидев, что в доме практически ничего нет, они отыскали доску и материю, устроив импровизированный стол. Не успели они кое-как все расставить, как зазвонил звонок. Это была Джекки Онассис, она улыбалась и была неформально одета в джинсы. (Она издавала книгу Пушкина для детей и хотела, чтобы Рудольф написал предисловие
[193].)
В ночь на 6 февраля 1988 г., когда Наташа услышала звонок в дверь и открыла, на пороге стоял Барышников – он извинился за то, что так поздно приехал. Через некоторое время появились и Рудольф с Жаннет; пока Жаннет и Наташа сооружали ужин, два танцовщика сидели и о чем-то сосредоточенно разговаривали. Около полуночи пришли Андрис Лиепа и его молодая партнерша по Большому театру Нина Ананиашвили, которых пригласил Рудольф. Он явно ощущал потребность окружать себя русскими. Балерина, смуглая, утонченная грузинская красавица, замечательно сочеталась с моложавым блондином Лиепой. Они приехали в Америку, чтобы дебютировать в составе труппы «Нью-Йорк Сити балет», реализовав мечту самого Рудольфа исполнять репертуар Баланчина, но при этом сохранять свободу и иметь возможность вернуться в Россию (позже в том же году Барышников пригласит Лиепу вступить в АТБ; он станет первым русским, заключившим контракт за рубежом).
Наташа вспоминает, что последние двое не говорили почти ни слова, но сидели с восторженным видом, слушая советы и воспоминания двух «невозвращенцев». «Вечер был чудесный, чудесный. Очень поздний, очень уютный, очень личный».
Через месяц Рудольфу предстояло следующее тяжелое испытание: его 50-летие. Зная, что лучшим подарком станет возможность выступить, Жаннет уговорила Мишу предложить Рудольфу больше спектаклей «Жизели» (первый из трех состоялся 17 марта, в день его рождения), и в июне он наконец дебютировал в составе «Нью-Йорк Сити балета». Он хотел исполнить партию Аполлона, но Питер Мартинс, который сменил Баланчина на посту директора, сказал, что он слишком стар, и занял его в «Орфее», в старомодной пантомимической роли. Выход на сцену в балете, который Арлин Крос назвала «пепельной медитацией, пропитанной сладковатым запахом смерти», едва ли можно считать праздником, и Джейн Херманн поручили устроить Рудольфу памятный вечер, которого он достоин. Созвав почти всех партнеров, ровесников и хореографов, с которыми Рудольф работал на Западе, она устроила «первоклассный гала-концерт» на сцене Метрополитен-оперы, открывший летние гастроли Парижской оперы.
Ко всеобщему изумлению, Рудольф пришел в ужас. «Он обвинил Джейн в попытке насильно согнать его со сцены, – говорит Уоллес. – Он решил, что это последний подарок. Такой, который дарят людям, чья карьера закончена». «Он содрогался от ужаса, – добавила Мод. – «Они меня хоронят», – говорил он. Ему казалось, что это обман, что потом все будет кончено». 26 июня, в воскресенье, вечером накануне гала-представления, Рудольф ужинал в «Артистическом кафе» с Мод, Уоллесом и Джейн. Разговор зашел об английских критиках. Все больше и больше расстраиваясь, он вдруг вскочил, обругал всех сидевших за столом и вихрем вылетел на улицу. «Я бросился за ним, а за мной устремилась Джейн, – говорит Уоллес. – Все было настолько травматично, что у Мод в результате появился опоясывающий лишай».
Угрожая вовсе не прийти на гала-представление, в конце концов Рудольф все же не смог устоять: в конце концов, концерт его растрогал. «Вечер получился очень живописным, – вспоминает Линда Мейбердик. – Джейн в самом деле превзошла себя». Больше всего поражал не репертуар
[194], а то, что было потом. Под конец парижане устроили свое знаменитое дефиле – впервые за пределами Франции. Вся труппа и студенты училища вышли в центр сцены в соответствии со своим рангом. Там, выстроившись в форме перевернутой буквы V, в ожидании выхода Рудольфа, стоял весь цвет международного балета: Линкольн Кирстейн, Питер Мартинс, Питар Шауфусс, Руди ван Данциг, Мюррей Луис, а также балерины Рудольфа Марго, Мария Толчиф, Карла Фраччи, Иветт Шовире, Карен Кейн, Синтия Грегори, Виолетт Верди, Йоко Морисита, Ева Евдокимова
[195]. (Там была даже Мисс Пигги, с которой Рудольф однажды танцевал на записи телепрограммы «Маппет-шоу».) Когда он вышел на сольный поклон, с потолка развернули огромный баннер, украшенный надписью «Нуреев», полетели сотни шариков, на сцене закружились золотые и серебряные конфетти. Выведя своих танцоров Парижской оперы вперед, он повернул налево, оказавшись на одной линии с Барышниковым, который ждал возможности обнять его, и обхватил его так пылко, что оторвал Рудольфа от пола. Потом он продолжил идти вдоль линии, здороваясь со всеми по очереди, и только когда дошел до конца и развернулся, он увидел Марго. «Вот чего все ждали, и когда он поцеловал ее, зал взорвался», – вспоминает Мэрилин Лавинь. – Все разволновались и получили истинное удовольствие, видя Рудольфа таким довольным. Он выглядел очень, очень, очень счастливым».
