Однако Мод уверяет, что Рудольф радовался только потому, что все кончилось и что его последующее мрачное настроение оказалось настолько всеобъемлющим, что даже их с ним отдалило друг от друга. «Я поняла, что мое присутствие там нисколько не помогло Рудольфу в его несчастье, – призналась она Уоллесу. – У него столько было на уме, слишком много проблем, которые предстояло решить в будущем, и потеря близости с Джейн нисколько не помогала… Она очень надеется, что их дружба с Рудольфом возобновится, но оставляет право решать ему».
Другие, в том числе Линда Мейбердик, считали, что Рудольф «не имеет права быть таким неблагодарным»; что Джейн Херманн, в конце концов, запланировала гала-представление как большой праздник, а вовсе не «некролог», выражаясь его словом.
Чтобы прояснить, что никто не собирается завершать его выступления в «Песнях странствующего подмастерья» (сцена, когда Шарль Жюд сводит со сцены старшего танцовщика, подсказала Линде, что «он ни за что не уйдет со сцены по доброй воле»), Рудольф настоял на том, чтобы исполнять этот балет на всех последующих спектаклях, договорившись, что на афишах будет надпись «По требованию публики!», что еще больше отдалило Джейн Херманн. Вдобавок к премии Бежара он танцевал в его постановках «Лебединое озеро» и «Щелкунчик» (премьера в США), из-за чего Анна Кисельгоф заметила, что он больше не в состоянии исполнять простые элементы, «но извращенно исполняет сложные». Клайв Барнс добавил: «Несмотря ни на что, все значит все, особенно в жестоком мире классического балета».
Однако в театре Ла Скала, где он вышел на сцену в начале года в «Щелкунчике» и «Жизели», Рудольф понял, что еще способен справиться с классическими ролями. Как замечает критик Витториа Оттоленги, «никто в Италии не освистит его и не заставит сойти со сцены. Если ты маэстро, ты всегда маэстро». С таким отзывом согласен Джорджио Каттарелло. Поклонник Рудольфа с самого начала, он признает, что «хранит в памяти лучшие времена и оправдывает и прощает худшие».
Еще одним городом, где у Рудольфа «всегда была работа», оставалась Вена. В качестве подарка самому себе он исполнял партию не Ротбарта, а Принца на спектакле «Лебединое озеро» в честь своего 50-летия – его поклонница Трауде Клокл помнит, как трудно было смотреть на него. «Но венская публика особенная: зрители идут с любимым артистом до самого конца. Они по-прежнему верны ему и по-прежнему аплодируют». Кроме того, и в Вене у Рудольфа была семья, которую он привык считать своей. Вильгельм Хюбнер, которого он звал «папой», его наполовину русская жена Лидия и их дети, Элизабет и Вакси, стали для Рудольфа австрийскими Романковыми, хотя их дружба установилась не сразу. В 1960-х, когда критик Линда Дзампони водила его ужинать, она попросила Линду по такому случаю приготовить пельмени, но Рудольф отказался есть их, подозревая, что блюдо отравлено. А когда, через пять или шесть лет, Папа Хюбнер, президент Венского филармонического оркестра, пригласил Рудольфа на концерт, за которым последовал ужин у них дома, Вакси вспоминает, как было трудно «убедить его, что мы обычная семья и не заманиваем его в ловушку». Их простая гостиная с витриной с украшениями и обилием фотографий в рамках и книг создавала ту же атмосферу, что и на улице Чайковского, и Рудольф вскоре расслабился. Его можно понять. Музыкант-отец, русская мать, 19-летний студент-медик, «который был настоящим красавцем», и его сестра, преданная поклонница Нуреева, были такой семьей, о которой Нуреев мог только мечтать. Помимо этого, Хюбнеры оказались его спасением; они увлекли его от сцены к тому, что, как он всегда уверял, было его самой главной страстью. «На первом месте музыка, которая останется со мной до конца дней; а потом балет, который когда-нибудь меня предаст».
В январе 1982 г. Рудольф принял австрийское гражданство, однако он не считал Вену городом, в котором собирался жить. Он много лет мечтал о жизни у моря – «у воды», как говорят французы – и, после того как ему не удалось купить полуостров в Турции, подыскивал недвижимость на Гавайях. Но это продолжалось недолго. «Дома сейчас стоят 6, 7, 8 миллионов долларов, и они вовсе не такие привлекательные», – сказал он Линн Барбер. В июле 1988 г., услышав, что на продажу выставили виллу Лукино Висконти в Форио-Искья, Рудольф отправился посмотреть ее, но оказалось, что вилла «не у воды [и] среди отелей». Он даже начал думать о покупке трехмачтовой шхуны: «Наконец, я подумал, что только судно посреди моря может утолить мою жажду к голубому, к солнцу, к тишине». А потом ему сказали, что продается остров Леонида Мясина.
Мясин, который в 1920-х гг. жил у русских друзей в Позитано, выглянул в окно и заметил остров в нескольких милях от берега. Остров под названием Ли-Галли на самом деле представлял собой архипелаг из трех островов, принадлежавший одной местной семье. Хозяева приезжали туда только весной, чтобы поохотиться на куропаток. Приехав на Галло-Лунго, самый большой остров архипелага, и пораженный красотой вида на море и на залив Салерно, Мясин договорился с семьей, заплатил владельцам сумму, которая в пересчете на сегодняшние цены равнялась 10 тысячам долларов. Местные называли его «сумасшедшим русским, который купил каменистый остров, где могут жить только кролики», и предупреждали, что там у него ничего не будет расти. Но он несколько месяцев помогал рабочим террасировать заброшенные виноградники, сажал новые лозы, чтобы делать свое вино («на вкус настоящая отрава», – как сказали Рудольфу), а также посадил кипарисы и пинии. Его изобретательность произвела на Рудольфа большое впечатление. «Он столько построил в то время, когда не было никакой технической помощи, и он построил эти громадные дома, очень удобные, сделал ирригацию и поставил большие цистерны для сбора дождевой воды». Террасированный парк с фонтаном и ароматом розмарина, с видом на Капри, и дом с пятью спальнями с видом на горы Латтари. Но особенно Рудольфу понравилась сарацинская башня XI в. на северной оконечности острова, в которой хореограф построил балетную студию.
Агенты Мясина просили за Ли-Галли 2,4 миллиона долларов. «Мы немного поторговались – потом я вспомнил цены на Гавайях и решил, что это очень выгодная покупка». Однако Горлинский считал иначе и строго запретил Рудольфу покупать остров. В отместку Рудольф попросил своего чикагского поверенного Барри Вайнштейна полететь в Швейцарию и посмотреть список его владений. «Его разозлили европейские советники; он сказал: «Они обращаются со мной как с ребенком». Он хотел больше узнать о том, что происходит в его жизни с финансовой точки зрения». 14 сентября 1988 г. документы о передаче прав собственности на Ли-Галли перешли от компании Мясина к Рудольфу – подобное наследие само по себе объясняет многое в притяжении Ли-Галли. Когда Джон Драммонд летом 1967 г. брал интервью у Мясина на Галло-Лунго и спрашивал его о Дягилеве, ему показалось, что все то место пронизано русским духом. «Из дома слышались голоса, которые перекликались по-русски, им отвечали по-французски. Я вспомнил семейные альбомы Бенуа, сделанные в Крыму до революции; чувство истории, преемственности и русскости было повсюду».
Шестой сезон Рудольфа в Опере омрачился «катастрофой национального масштаба»: труппа потеряла Сильви Гийем. Предупредительные знаки появились несколько месяцев назад: близилось обновление ее контракта, и она не только требовала огромных гонораров, но и хотела получить неисключительное соглашение, по которому могла бы выступать за границей. «Мы проводили бесчисленные совещания, – вспоминает Жан-Люк Шоплен, – но Рудольф сказал, что не может нарушать правила Парижской оперы и выделять ее больше, чем он уже сделал. На гастролях в Нью-Йорке с ней было очень трудно; она давала нам понять, что больше не уважает труппу. И мы ее отпустили». Рудольф получил еще один удар, узнав, что Сильви поступит в «Королевский балет», хотя он сам привел ее туда
[196]. Он сердито позвонил ей в полночь, и все же Сильви не сомневалась: «В глубине души он понимал, почему я должна была уйти. Я была похожа на него – мне казалось, что я зря теряю время». Полная решимости быть хозяйкой своей судьбы, солипсистка и невозможно требовательная, она в самом деле была похожа на Рудольфа: и она тоже предъявляла притязания «английскому стилю», повинуясь порыву, меняла хореографию и костюмы вопреки традициям и привносила нотку современности в классические роли XIX в. Признавая это, Рудольф, который держал фотографию Сильви рядом со своей кроватью, свободно признал, что он еще не встречал танцоров, которые до такой степени бросали ему вызов.
