Рудик».
Письмо, которое он написал из Сочи Ксении, не сохранилось, но, судя по тому, что он хотел поехать к ней в Крым, отношения между ними наладились. Уверенная, что он никем всерьез не увлекается, Ксения слегка ослабила контроль. Она не догадывалась, что Рудольф по-прежнему надеялся навестить Мению («Приглашения на кубинский конкурс нет», – писал он Сильве Лон весной следующего года). Ксения считала Тамару своей единственной соперницей, но сам Рудольф считал Тамару всего лишь близким другом. Кроме того, Ксения примирилась и с самой собой. Понимая, что Рудольф не ответит взаимностью на ее страсть, она теперь больше заботилась о нем, словно отождествив себя с матерью Татьяны из «Евгения Онегина», которая «вздыхала по другом», но нашла утешение в хозяйственных делах. В одном из писем к Рудольфу, посланном вскоре после того, как он остался на Западе, она пишет: «Я так привыкла заботиться о тебе» – и цитирует строки из романа:
Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она.
«С первой минуты, как я тебя встретила, я поняла твою сложную натуру, – написала она. – Я пыталась спасти тебя от всего, что могло нарушить твое равновесие». Конечно, она оказала на Рудольфа глубокое и длительное влияние. Как написала в своих мемуарах Любовь Мясникова, привычка Рудольфа привязываться к людям и входить к ним в дом, чувствуя себя совершенно непринужденно и ожидая, что о нем позаботятся, «идет от Ксении». И когда он начал пробовать силы в хореографии, он вспоминал ее афоризм, что балеты следует ставить по литературной классике. «Не используй для балета примитивные истории, выбирай только бессмертные произведения – Шекспира, Байрона, Гомера», – учила его Ксения, и он впоследствии так и поступал. Среди его постановок – «Ромео и Джульетта», «Манфред», «Площадь Вашингтона» и «Буря».
Однако в другом отношении «Ксения ему не подходила», считает Люба. Она проводит параллель между Рудольфом и поэтом Александром Блоком, чей первый сексуальный опыт был с женщиной вдвое старше. Ее тоже звали Ксенией – Ксения Михайловна Садовская. Летом 1897 г. 16-летний Саша Блок проводил каникулы в Бад-Наухайме в Германии, где изумил мать и тетку тем, что завел роман с высокой, обворожительно элегантной вдовой. Но в то время как К. М. Садовская пронесла через всю жизнь любовь к «своему гимназисту», на Блока тот опыт оказал длительное вредоносное действие. «Мое первое увлечение, если я не ошибаюсь, сопровождалось сладким чувством отвращения к сексуальному акту», – писал он, вспоминая их роман, когда он вновь посетил тот курортный город двенадцать лет спустя
[12]. У Блока развилось двоякое видение женщин: они для него были либо проститутками, либо святыми. По мнению Любови Мясниковой, Рудольф «тоже страдал от такой двойной жизни. Если очень молодой человек вступает в связь с женщиной старше него, после того, как пройдет первая страсть, он начинает испытывать другие чувства. У Рудика секс ассоциировался со стыдом, а женщины – с темной стороной его натуры: вот почему он начал искать удовольствие в других местах».
Глава 4
Братья по крови
Тейя Кремке был 17-летним юношей из Восточной Германии, которого эротизм окружал, как дымка. Когда он учился в Ленинградском хореографическом училище имени Вагановой, у него были пышные каштановые волосы, белая кожа, полные губы и пытливые серо-голубые глаза – необычайные глаза, чей соблазнительный блеск из-под длинных черных ресниц отмечали даже в детстве. Именно Тейю Рудольф позже назвал своей «первой любовью», но летом 1960 г., когда впереди у Рудольфа были долгие гастроли по ГДР, его главным образом интересовали рассказы нового знакомого о внешнем мире.
Жизнь в Восточном Берлине, где рос Тейя, нельзя было назвать роскошной; он вспоминал постоянную нехватку продуктов и товаров широкого потребления. Зато искусство процветало. Кроме того, до возведения Берлинской стены еще не существовало физической границы между двумя Германиями. Тейя с сестрой два-три раза в неделю пересекали границу на метро: «Мы вливались в толпу, которая встречалась скорее не в кафе, а в театрах и концертных залах». Тейя рассказывал обо всем: от недавних достижений в западных танцах до театра «Берлинер ансамбль», основанного Б. Брехтом, и последних голливудских фильмов. «Рудольф получал от него много сведений. Тейя был очень умен».
Судя по первым письмам Тейи домой, студент был одновременно и довольно зрелым в своем восприятии действительности, и на удивление наивным. «Я и не мечтал, что познакомлюсь с такими великими людьми, как Сергеев и Дудинская, – писал он в январе 1960 г., вскоре после того, как приехал в Ленинград на учебу. – Разговаривая с ними, испытываешь странное чувство. Они держатся очень скромно, и рядом с ними кажешься себе очень маленьким и незначительным». Для Тейи, который после своего приезда не пропускал ни одного спектакля с Нуреевым, Рудольф был таким же божеством, как прославленные звезды Кировского балета, и он не поверил своему счастью, когда молодой солист сам вызвался давать ему и его партнерше, Уте Митройтер из Берлина, уроки по воскресеньям. «Он помогал нам с па-де-де, – вспоминает Уте Митройтер. – Показывал Тейе поддержки и подготовку к ним. Рудольф был фанатиком, Тейя был фанатиком, и я тоже».
Рудольф восхищался энергией юных студентов и поощрял ее. Хотя Тейя не был особенно одаренным, он старался впитать как можно больше. «Русские мальчики принимали все как должное, – заметил Барышников. – Тейя был хорошим учеником и очень практичным: он учился ради своего будущего». Он привез в Ленинград 8-миллиметровую любительскую кинокамеру и снимал занятия, спектакли и отдельные партии. Часто он снимал тайно из-за кулис или из оркестровой ямы»
[13]. Поскольку гастроли Рудольфа по Восточной Германии совпадали по времени с гастролями в Ленинграде труппы «Американского театра балета», он попросил Тейю снять для него все, что получится. В ответ он согласился передать, через знакомых в Лейпциге, три пары балетных туфель в подарок подружке Тейи.
Рудольфу не нравилось, что он во второй раз пропускает гастроли «Американского театра балета». Через три недели он сократил отпуск в Уфе, чтобы посмотреть спектакли американской труппы в Москве, но Пушкин велел ему вернуться домой. «Мой педагог сказал мне: «Не оставайся там. Когда они приедут в Ленинград, я достану билеты в первый ряд на все их спектакли. Завтра у меня день рождения. Приезжай!» И я уехал из Москвы». Однако, прежде чем он уехал, Рудольф пошел на спектакль Большого театра «Лебединое озеро», где заметил датского танцовщика Эрика Бруна, который сидел в зрительном зале с двумя своими партнершами-американками, Марией Толчиф и Лупе Серрано. Рудольф давно заметил по фотографиям, что Брун танцует изящно и четко. Он считал его исполнение идеальным, таким, к чему стремился сам. Поэтому очень хотелось подойти к Бруну и поговорить с ним.
