Правда, Рудольф никогда не собирался затмевать Эрика. Наоборот, Эрик нужен был ему как источник вдохновения. Как признавал он сам, наблюдение за великим танцовщиком стало для него источником самоподдержки. «Я получаю. Я больше не пуст». Еще в России он решил разыскать Эрика, чтобы, подобно вампиру, напитаться от него – или, как он выразился, «поехать и высосать его». «Он опустошал Эрика, – сказала Соня, – впитывая все, что у Эрика было».
С сексуальной точки зрения Рудольф, как и следовало ожидать, был реципиентом, причем обладавшим огромным аппетитом. «Он всегда был требовательным с сексуальной точки зрения и большим собственником, что иногда подавляло Эрика, – говорит Рей Барра. – Собственником, однако, при этом весьма распутным».
В апреле Рудольф получил открытку от одного венгерского танцовщика, знакомого по Ленинграду. Танцовщик предлагал им встретиться летом. Рудольф сразу же ответил, описав свой график и добавив: «7–9 июля я буду в Италии. В августе мы едем в Грецию в отпуск. Но если я буду знать, куда и когда ты хочешь приехать, я смогу быстро добраться туда».
Виктор Рона, высокий, харизматичный солист Будапештского государственного института хореографии, был на два года старше Рудольфа и восхищался им с 1959 г., когда оба выступали на Венском фестивале молодежи и студентов. Он видел конкурсантов из Кировского театра только в па-де-сис из «Лауренсии», но его поразил один танцовщик, который резко выделялся на фоне остальных. «Кто он?» – спросил себя я». Будапештская труппа поддерживала тесные связи с русскими хореографами и балетмейстерами, и в конце года Виктор приехал в Ленинград со своей партнершей и одноклассницей Адель Орос изучать классику под опекой Пушкина. 12 декабря Виктор записывает в дневнике, как они оба бежали в театр после занятий, чтобы увидеть «новых артистов Колпакову и Нуреева» в «Жизели». И Рудольф, в свою очередь, старался посмотреть, как танцуют молодые венгры. Александр Иванович сказал ему, что венгерская пара знает «Жизель» в редакции Лавровского, и Рудольф начал приходить на их репетиции, чтобы самому изучить хореографию. Разделяя одинаково страстное воодушевление балетом, они работали до глубокой ночи, а потом, перейдя улицу, приходили к Пушкиным, где их уже ждала с ужином Ксения. «То, что началось как рабочие отношения, развилось в истинную дружбу», – говорит Адель, которая родилась в один день и один год с Рудольфом. 17 марта они вместе праздновали день рождения на улице Росси. Когда венграм настала пора уезжать, Рудольф и Александр Иванович проводили их в аэропорт, где расстались в надежде увидеться вновь.
Они поддерживали отношения. После лондонского дебюта Рудольф послал Виктору свой снимок в сольной партии Аштона с припиской: «Любимому Виктору. Желаю тебе большого счастья на сцене и в жизни. Твой большой друг Рудик».
Пушкин вел с венгерским танцовщиком регулярную переписку; он посылал нежные новогодние поздравления от них троих – «Целуем тебя тысячу раз». В одном письме он напоминал Виктору, как Рудольф хочет появиться «в твоей «Жизели». Зимой 1962 г. Виктор и Адель прилетели в Лондон для съемки па-де-де из «Гаянэ», которую проводил канал Би-би-си (передача вышла 27 августа); в аэропорту их встретил Рудольф. Они были ошеломлены, когда он объявил, что везет их обедать с Марго Фонтейн. В свою очередь, Рудольф тоже обрадовался возможности получить известия с родины. В Ленинграде Рудольф и Виктор, мягкосердечный молодой человек с живыми глазами и черными кудрявыми волосами, почти никогда не проводили время наедине, но именно в те несколько дней, если верить Адель, «началась их более глубокая дружба».
Через месяц или два, после нескольких писем от Виктора из Хельсинки, куда он ездил на гастроли, пришла открытка, в которой он предлагал встретиться в Берлине, где Виктор должен был снимать «Щелкунчика», или в Италии или Франции, где он планировал провести двухнедельный отпуск: «Я напишу тебе, где и когда точно я буду. Передавай привет Марго. Целую. Виктор».
Так вышло, что их следующая встреча в конце года больше походила не на романтическое свидание в Европе, а на тайное рандеву «в духе плаща и кинжала» в лондонском аэропорту. Рудольф рассчитывал, что Виктор может быть ему полезен. Тогда танцовщик готовил роль Меркуцио в балете Лавровского «Ромео и Джульетта» – Рудольф сам мечтал поставить этот балет в Лондоне. «Марго тоже этого хочет, – писал он, – но все зависит от того, поставит ли его Лавровский». Виктор был очевидным связующим звеном; кроме того, он поддерживал непосредственные отношения с Пушкиным. «Я все время пытаюсь дозвониться Александру Ивановичу, но безуспешно, – сказал ему Рудольф. – Если будешь ему писать, пожалуйста, передай номер моего телефона: Фримантл 1603. Ему понадобятся только первые три буквы».
Пока Рудольф поддерживал связь с учителем только через Ксению. В своих многочисленных письмах и открытках (адресованных «через М. Фонтейн для Руди, «Королевский балет», Ковент-Гарден, Лондон») Ксения никогда не называла Пушкина по имени; он проходил под псевдонимами «Старик», «твой профессор» или «наш учитель». Ксения сообщала, как расстроен и обеспокоен Александр Иванович тем, что не получает известий от своего ученика. «А потом он становится ужасно раздражительным, потому что к нему все время кто-то приходит и рассказывает всякие фантазии и домыслы о тебе». Сама Ксения, вынужденная тратить много эмоциональных сил на повседневные дела, превратилась в апатичную затворницу, похожую на какую-нибудь чеховскую героиню. «Я никогда в жизни не вела дневник, а вот теперь пишу тебе каждый день. Мне нечего рассказывать о повседневной жизни, каждый мой день похож на предыдущий», констатирует она, описывая свои походы на рынок, и даже то, что они с Александром Ивановичем ели на завтрак. Очень редко какая-нибудь подруга находит в библиотеке англоязычную статью о Рудольфе, которую не заметила цензура; подруга переводит статью Ксении. «Так она существовала с Рудиком в памяти и душе – она очень тосковала по нему». Не упоминая о собственных притязаниях, Ксения ругает Рудольфа за то, что он исполняет слишком много па-де-де подряд – «Это ужасно… Ты совсем не думаешь о своих ногах» – и предупреждает о потенциально развращающем влиянии Запада. «Повсюду симпатичные и не слишком симпатичные люди, которые будут приглашать тебя в клуб или выпить пива… А это вредно для танцовщика. Тебе с твоими нервами стоит быть особенно осторожным. Легко попасть под влияние зла. Помни, ты должен оставаться таким же, каким знаю тебя я – честным и правдивым».
Часто она заканчивает письма увещеванием: «Береги себя, будь умником!» или «Ты должен быть серьезным и получить образование. Не трать попусту время на ерунду». В одном письме она рассказывает ему о концерте Вана Клиберна, который она видела по телевизору, и загрустила оттого, что Рудольф больше не играет на пианино. Используя зашифрованные имена, она передает обрывки новостей о друзьях, таких, как «твоя бывшая любовь Элла» (Нинель Кургапкина) или «наш любимый Бобик Ш» (Алла Шелест). Единственный, о ком она ни разу не упомянула, – Тейя. У него в то время начался роман с индонезийской танцовщицей, тоже студенткой Ленинградского хореографического училища. «Ты знаешь, как меня всегда вдохновлял Восток!» – написал Тейя Рудольфу в собственном письме, пытаясь объясниться: «После того как ты уехал, я так по тебе скучал, что не знал, что мне делать: остаться одному или жениться». Ксения с первого взгляда невзлюбила Нурейни. «Она говорит Тейе: «Я приглашаю тебя, но без твоей обезьянки». Ксения считала роман Тейи с Нурейни не только угрозой для их отношений, но и предательством Рудольфа. «Все должны были ждать его, – сказала Тамара. – Ксении Иосифовне казалось: те, кого любил Рудик, больше не могут сближаться ни с кем. Они должны оставаться свободными и ждать его».
