Атмосфера опьяняла. Рудольф вращался в высшем обществе, его называли кумиром эпохи. В Америке он пристрастился к крепким коктейлям собственного изобретения – портвейн и имбирное пиво, «бренди, ром и Негрони». В начале июня в Торонто, придя на прием после спектакля, он сразу же выпил три виски с имбирным пивом, а потом они с Марго исполнили твист. В 3 часа ночи, с трудом бежав из хватки какой-то светской львицы в белом полупрозрачном платье и белых атласных туфельках, он решил пуститься в загул, не ведая о том, что тогда Торонто был «очень, очень старомодным и чопорным городом, в котором улицы пустели в 10 часов». Видели, как он, направляясь к своему отелю, исполнил несколько гран-жете на перекрестке Йонг-стрит с Куин-стрит, ударяя по крышам машин. Водители замедляли ход, чтобы поглазеть на него. Вскоре рядом с ним остановилась патрульная машина. Собираясь предупредить Рудольфа, который инстинктивно начал лягаться, как будто собирался «как следует врезать нам по ногам», инспекторы арестовали его за то, что он переходил улицу на красный свет. «Очень эмоционального типа» в наручниках доставили в участок, где отпустили только после того, как из постели вытащили генерального менеджера труппы, высокого, учтивого Майкла Вуда; ему удалось убедить «чудесных, понимающих полицейских» Торонто, что танцовщик не имел в виду ничего плохого.
В Лос-Анджелесе Рудольф поселился с публицистом Рупертом Алланом (братом Кристофера, друга Эрика) и его партнером, кинопродюсером Фрэнком Маккарти. Их дом, стоящий почти в чаще, был темным и не особенно удобным, но хозяева усердно развлекали его. Они устроили вечеринку в его честь и пригласили нескольких кинозвезд. Рудольф испытал полный восторг, когда познакомился с Бетт Дэвис, единственной женщиной, которую он включил в свой личный пантеон кумиров экрана (в число кумиров-мужчин входили Монтгомери Клифт и Эрих фон Штрогейм). Он поведал актрисе, как он восхищается фильмом «Все о Еве», который он видел в России. Зато, когда его представили Фреду Астеру, познакомив двух величайших танцовщиков своего времени, Рудольф не выразил такого же благоговения – тогда Астер был ему совершенно неизвестен. «Я нашел его дружелюбным и милым, но никак не мог увидеть в нем человека-легенду… мы просто вежливо улыбались, а на самом деле нам нечего было сказать друг другу»
[61]. Зато Натали Вуд он узнал сразу, потому что видел фильм «Вестсайдская история». Урожденная Наталья Николаевна Захаренко, дочь русских эмигрантов, была ровесницей Рудольфа; когда подали еду, они унесли тарелки в угол, где взволнованно говорили по-русски. Наблюдая за ними, одна гостья представила, что они говорят друг другу: «Итак… они думают, что мы не умеем вести себя в приличном обществе? Ну, сейчас мы им покажем!» Они начали есть куриные ножки руками… хрустели костями и бросали остатки на ковер». Сесил Битон, который тогда находился в Голливуде и работал над декорациями к фильму «Моя прекрасная леди», осторожно подошел к Рудольфу, помня, что в последний раз они чуть не подрались на достопамятной генеральной репетиции в Ковент-Гардене. Но вместо того, чтобы встретить его холодно и презрительно, подвыпивший Рудольф оказался на удивление ласковым. «Мы обнялись, поцеловались… и все превратилось в очень милую и забавную комедию», – вспоминал Битон, которому тут же пришлось выслушать излияния танцовщика. Рудольф уверял, что все очень злы к нему. Он не собирается уходить, но им придется заплатить ему как следует. Он похвастал, что его будут снимать для телевидения, но ворчал из-за того, что американские налоги съедают большую часть его гонораров. Позже, заметив, что танцовщик скрылся с вечеринки, Битон поднялся наверх, где застал Рудольфа одного в своей комнате. Он сидел на краю кровати и качал ногой.
«Что ты здесь делаешь? Тебе грустно?» – «Да, грустно и одиноко… ужасный дом… здесь так страдаешь. Я всего дней пять провел в Париже с другом, а потом мы целый месяц были в разъездах и не встречались; когда любишь, часто грустишь, а у нас нет никакой надежды. Мы не можем работать вместе. Я вечно в разъездах; я всегда в дороге – без перерыва… Никто меня не понимает… ну, может, иногда Марго, и Фредди милый, но он ничего мне не предлагает, и они меня ненавидят. Но мне наплевать».
Должно быть, Рудольф тогда признался и в том, что разочаровался в голливудском дизайнере Жане Луи
[62] и его жене, так как деятельная Мэгги Луи немедленно написала Рудольфу письмо, «полное волнующих новых планов». Они договорились с одним из руководителей студии «Юниверсал пикчерз», что Рудольф сыграет в кино – снимется в роли, где ему не придется танцевать; супруги Луи вызывались достать финансы, если он захочет основать собственную балетную труппу «или в сотрудничестве с Марго, или Эриком [так!], или любым по твоему выбору». Когда гастроли закончились, супруги Луи пригласили Рудольфа погостить в их пляжном доме в Малибу: «Ты ведь знаешь, как мы тебя любим… хотя подружились так недавно…» – но Рудольф мечтал увидеться с Эриком, который ждал его в Париже. В свой последний день в Америке, проведя десять часов на студии «Бруклин-ТВ» на съемках па-де-де «Диана и Актеон» со Светланой Березовой, он, едва отсняли последний дубль, помчался в аэропорт Айдлуайлд и успел на рейс в 21.30.
Проведя вместе несколько дней в Париже, два танцовщика поехали на юг Франции в машине Эрика с откидным верхом. Рудольф, в полосатом свитере и берете, выглядел «большим обитателем Сен-Тропе, чем местные жители. В порту его немедленно узнали; фанаты бежали за машиной, выкрикивая его имя. «Никто не заметил такую же великую, но менее сенсационную датскую звезду». Замечание принадлежит Рут Пейдж, которая проводила лето на перестроенной давильне для оливкового масла в Провансе по соседству с виллой Брижит Бардо. Рудольф планировал переночевать у Фишеров и позаниматься в студии Рут, но после прилива студию затопило; кроме того, у нее в доме не нашлось свободной кровати. Рудольф и Эрик поехали в Монте-Карло, так как Рудольфу не терпелось осмотреть дом, который друзья только что купили по его поручению.
Марика Безобразова, представительница белоэмигрантов, которая открыла в Монте-Карло признанную во всем мире балетную школу, познакомилась с Рудольфом в июле 1961 г., когда она и ее муж, Роже-Феликс Медесен, поехали в Женеву, чтобы посмотреть его выступление с труппой де Куэваса. Разглядев танцовщика, который выходил из театра с огромной сумкой, Марика окликнула его и предложила подвезти. Хотя он немного испугался, услышав русскую речь, Рудольф узнал Роже, адвоката-монегаска, которого он однажды видел в парижском кафе с Пьером Лакоттом, и согласился поехать с ними в город. Они разговаривали по-русски. Марику удивило то, что Рудольф говорит на «старом» языке и не употребляет «советский жаргон». «Я никогда не был коммунистом!» – резко ответил он.
Потом разговор перешел на балет. Поняв, что Марика с большим интересом слушает его рассказы о санкт-петербургской школе, Рудольф успокоился. И обществе Роже он сразу почувствовал себя совершенно непринужденно: Роже вырос с детьми танцовщиков «Русского балета» и потому был близок к балетному миру, хотя сам и не имел профессионального отношения к балету. Супруги помогли Рудольфу купить кинокамеру Bell&Howell «для моих танцев», а при прощании дали Рудольфу номер своего телефона и пригласили пожить у них в Монте-Карло. Через несколько дней поздно ночью в их доме зазвонил телефон, и они услышали голос: «Помните меня? Вы меня приглашали».
