К началу сентября, с приближением генерального сражения, обострились многочисленные болезни и у Наполеона. В те дни император сказал своему личному врачу Э.-О. Метивьеру: «Да, доктор, видите, я стал старым». Сам же Метивьер сообщает, что у Наполеона был сильный сухой кашель, затруднительное прерывистое дыхание, он мог мочиться с трудом, только по каплям и с болями; моча была густая и с осадком, его ноги и ступни сильно отекли, пульс был лихорадочным и прерывистым
[992].
Кампания 1812 г. выявила одно неожиданное массовое заболевание – ностальгию. Меланхолические русские березы, темные ели, чрезмерные и слабозаселенные пространства, которые как бы уменьшали человека, навевали на европейцев печаль и уныние. Медики Великой армии сделали в тот год важное наблюдение: французские солдаты были менее подвержены этому угнетающему для западноевропейца воздействию русской природы; гораздо хуже чувствовали себя немцы и, особенно, голландцы, проявлявшие особо сильную ностальгию по родным местам. Ностальгия, наряду с невиданными тяготами русской кампании, привела к настоящей эпидемии суицида. Мемуаристы вспоминали, как каждый день по сторонам дороги были слышны выстрелы, после которых в кустах или в лесках находили покончивших жизнь самоубийством. Среди последних были не только молодые конскрипты, но и закаленные жизненными трудностями люди. Роос, например, с горечью вспоминал о г-не Шлайере, старшем враче одного из вюртембергских лазаретов, который прибегнул к суициду
[993].
Когда Великая армия прибыла в Гжатск и было приказано готовиться к генеральной битве, ведомство Ларрея оказалось в драматическом положении. Еще в Смоленске, где скопилось 10 тыс. раненых, Ларрей распорядился оставить всех военных врачей резерва и 5 отделений амбулансов. Теперь же, пытаясь хоть как-то путем организационных мер подготовиться к массовому наплыву раненых, Ларрей потребовал в свое распоряжение (то есть в главный амбуланс) полковых хирургов. Таким образом к 6 сентября ему удалось собрать из полков 45 хирургов, помощников хирургов и подпомощников
[994]. Пожалуй, только в отношении специальных фур для перевозки раненых ситуация была более или менее удовлетворительной – значительная их часть догнала главные силы в Гжатске. Теперь они были распределены между амбулансами.
6 сентября Ларреем окончательно была определена организация системы медицинской помощи на день сражения. Место для амбуланса Главной квартиры и императорской гвардии выбрал сам Наполеон – в Доронине (по сути, он должен был стать главным амбулансом центра и правого фланга). Амбуланс левого фланга (на базе 4-го корпуса) разместился в небольшом леске в тылу правого фланга итальянской гвардии. Центральный амбуланс (одновременно он должен был играть роль эвакуационного госпиталя) раскинулся в строениях Колоцкого монастыря и в д. Гриднево. Кроме того, по Новой Смоленской дороге были развернуты промежуточные амбулансы – в Валуеве, Головине и в Акиншине. Наконец, вся эта система дополнялась амбулансами дивизий (не исключено, что иногда и корпусов). Вечером Ларрей объехал все амбулансы и удостоверился в их готовности к приему раненых, а в случае необходимости – к передвижению вслед за войсками
[995].
В день сражения медикам пришлось туго. «Наши амбулансы делали что могли», – напишет потом Дюма
[996]. С утра, но особенно к полудню, начался наплыв тех раненых, которые могли передвигаться сами. Некоторым амбулансам и полковым хирургам в течение дня пришлось даже несколько раз сменить место своего расположения, приближаясь почти вплотную к позициям
[997]. Медики амбулансов и полковые хирурги не отказывали никому, обслуживая все без разбора части и национальности
[998]. Особо следует отметить, что они помогали русским раненым наряду со своими ранеными. Это практиковалось с самого начала кампании. Не только многочисленные воспоминания, но и делопроизводственная документация свидетельствуют об этом
[999]. Данной практики врачи Великой армии старались неукоснительно следовать и во время Бородинского сражения. Однако…
При гигантском наплыве раненых, ограниченности медицинского персонала и острой нехватке медикаментов и других средств врачам Великой армии не оставалось ничего другого, как начать дифференциацию своих пациентов. Во-первых, по принципу «свой – чужой», во-вторых, по их служебному положению. В последнем случае наполеоновская администрация, конечно же, стремилась сохранить в первую очередь офицерские кадры. Впрочем, нередко многое зависело от удачи и настойчивости человека. Кастелан описывает случай, произошедший 8 сентября, когда Наполеон объезжал поле вчерашнего боя: «Один из наших солдат, догнавший голову колонны, обратился на ходу к императору с просьбой сделать перевязку. Его величество дал ему водки и спросил у него, из какой он страны; тот ответил: “Из Флоренции…” Император приказал хирургу сделать перевязку; барон Ивон неохотно повиновался, и когда минутой позже присоединился к нам, то пожаловался на то, что император лишился своей корпии…»
[1000]
Общим правилом было то, что, если раненый чувствовал в себе хоть немного сил, он должен был попытаться не отстать от своего полка. Когда Брандт, двинувшийся вместе с Легионом Вислы вперед во второй половине дня 8-го, увидел «одного из этих несчастных» и стал уговаривать его остаться в госпитале, тот резонно ответил: «Не расставаясь с полком… я имею хоть какую-нибудь надежду спасти свою шкуру; в худшем случае я, по крайней мере, буду похоронен товарищами. Иначе, я уверен, меня все равно съедят волки, живого или мертвого»
[1001].
Многие хирурги, делавшие в день сражения и в ночь после него операции, обратили внимание на то, как по-разному вели себя раненые, невольно отмечая, что почти все французы, в отличие от их союзников, «обнаруживали спокойствие и терпение, и многие из них умирали от тяжелых пушечных ран прежде, чем очередь перевязки доходила до них»
[1002]. Вьонне де Марингоне, командир батальона фузилеров-гренадеров императорской гвардии, в полусомнамбулическом состоянии бродивший 8-го по полю сражения, наткнулся на одного французского солдата, которому ядро оторвало ногу. «Она еще немного держалась на коже, и он сам отрезал ее своей саблей, чтобы она не мешала ему доползти до какого-нибудь места, где он мог бы спокойно умереть…»
[1003]
