Число раненых, нуждавшихся в помощи после Бородина, было огромным. Только согласно официальным данным, было ранено 21 453 офицера, унтер-офицера и солдата Великой армии
[1004]. Реально их было, вероятно, больше. К этому стоит добавить русских раненых, оставленных на поле боя (полагаем, их было как минимум, 6–8 тыс.
[1005]). «Это был ужасный спектакль, – писал секретарь Наполеона Фэн, – но усердие хирургов было непередаваемым; они оказывали первую помощь как русским, так и французам, и всю ночь занимались поисками крова в соседних деревнях»
[1006]. Не покладая рук делал операцию за операцией в главном амбулансе за Шевардинским редутом великий Ларрей. «Я делал трудные операции без перерыва до поздней ночи следующего дня», – вспоминал он. Ночью перед ним держали зажженную восковую свечу, которую постоянно задувал ветер. Многие действия Ларрей делал в совершенной темноте, полагаясь на свой огромный опыт. «В общем раны, полученные в этом сражении, – писал он, – были тяжелые, так как почти все они были причинены артиллерийским огнем, раны от ружейных пуль были получены в упор с очень близкого расстояния». «Большая часть артиллерийских ран требовала ампутации одного или двух членов. В течение первых суток я сделал до 200 ампутаций. Исход их мог быть вполне благоприятным при наличии у наших раненых убежища, соломы для постелей, одеял и достаточной пищи. Всего этого мы были, к сожалению, лишены…»
[1007]
Основным местом концентрации раненых после операции и перевозки стал Колоцкий монастырь, в котором их скопилось более 10 тыс. Капитан 30-го линейного Франсуа, прошедший через него, утверждает, что через 8 или 10 дней после битвы 3/4 этих раненых были уже мертвы
[1008]. Мертвые, умирающие и страдающие люди столь густо заполнили его строения, что для того, чтобы пройти в нем по лестнице, надо было перешагивать через лежащие на каждой ступеньке людские тела
[1009]. Кроме Колоцкого, все селения, где еще сохранился хоть какой-то кров, также были заполнены ранеными и умирающими. 8 сентября Богарне приказал было перенести свою штаб-квартиру в Бородинскую церковь, но его офицеры, толкнувшись туда, увидели, что все строение было занято ранеными, которым хирурги без остановки делали операции
[1010]. Экипажам Богарне пришлось тащиться в с. Новое.
Постепенно раненых стали переводить в пункты подальше от злополучного поля. «Многие из раненых 7 сентября, – записал Лоссберг, остановившийся во время отступления 28 октября возле Колоцкого, – были оттуда эвакуированы в тыл, немногие вернулись к армии, большинство же из них умерло. Но там все еще много раненых и больных»
[1011]. Часть тех, кто все же был отправлен из Колоцкого, оказалась в Витебске
[1012], другая часть – в близлежащих, еще не совсем разоренных деревнях
[1013], третьи – в Москве
[1014], четвертые – в Можайске. Последним, пожалуй, пришлось особенно тяжко. Хотя французы, ожесточившись после несчастий сражения, вопреки своим прежним правилам, освободили дома и церкви города от русских раненых, попросту выкинув их в окошки и стащив в сады и огороды, и разместили под крышами своих, отсутствие медикаментов и пищи сыграло фатальную роль. Александр Белло де Кергор, молодой военный комиссар 2-го класса, оставленный в Можайске, чтобы позаботиться о 3 тыс. раненых, позже вспоминал с содроганием: «Главный интендант (Дюма. – В.З.) уехал, не оставив мне ничего, кроме одной бочки муки, которую мы распределили между генералами, по 4–5 фунтов каждому. Там было 12 дивизионных и 14 бригадных генералов. Что касается других раненых, то они были из этой раздачи исключены». «Наши бедные несчастные раненые умирали от голода и жажды. Они были перебинтованы сеном из-за отсутствия корпии и полотна, и они ужасно стонали. В течение дней они жили на нескольких крупицах зерна, найденных в соломе, на которой они лежали, и на горсти муки, которую я смог им дать. Но когда суп был готов и его надо было нести раненым, у нас не оказалось никакой посуды! К счастью, у меня было несколько маленьких плошек для ламп, и таким образом мы смогли дать пациентам воды. Ужасным было отсутствие свеч. В первые дни я имел несчастье потерять нескольких человек, которые были закиданы соломой и их не было видно, когда я распределял пищу при свете соснового факела. Шоком стало то, что было невозможно распознать мертвых среди живых. К тому же у меня не было ни санитаров, ни носилок. Не только сам госпиталь был заполнен мертвыми, но они были на улицах и во многих домах. После решения наиболее неотложных нужд я воспользовался несколькими телегами, которые нашел, чтобы свезти тела из госпиталя. Только я один отвез 128 трупов, которые служили в качестве подушек для ослабевших [раненых] и были нескольких дней давности»
[1015]. Процитированные строки позволяют представить то отчаянное состояние, в котором пребывали раненые Великой армии после Бородинского сражения.
К середине октября, когда Наполеон готовился к отступлению, он решил не оставлять раненых неприятелю. Для их транспортировки было приказано использовать все имеющиеся транспортные средства. Любая повозка, выезжавшая из Москвы, должна была взять двоих раненых, и если она оказывалась пустой, то ее было приказано сжигать. Местом концентрации раненых Наполеон избрал Смоленск
[1016]. Однако столь массовая эвакуация больных и раненых оказалась уже не по силам Великой армии. Лица, ответственные за эвакуацию, будь то из Москвы или из Можайска, были в панике
[1017]. Жюно, например, смог эвакуировать из Можайска более 2 тыс. больных и раненых, но для остальных просто уже не было подвод. Между тем главные силы, отступая из Москвы, все-таки пытались забирать всех раненых, хотя это вовсе не значит, что в Москве, Можайске и других городах Великая армия не оставила никого. В Москве, например, было оставлено немало тяжелораненых и тяжелобольных, транспортировать которых было просто невозможно. Например, Т.-Ж. Обри, капитан 12-го конноегерского, пораженный под Бородином пулей, подхватил в Москве тиф и должен был там остаться
[1018]. Те, кого сразу не убили казаки или грабители из числа местных жителей, попали в плен.
