Основную массу суеверий составляли все же недобрые приметы и предзнаменования. Сам 1812 год начинался с дурных предчувствий, вызванных знаменитой кометой. «Ярко сиявшая длиннохвостая комета, под ослепительным светом которой созревал чудеснейший виноград, давала повод к самым странным чаяниям и пророчествам», – вспоминал Роос
[1078]. Затем был переход через Неман. Уже на русской стороне конь по имени Фридланд сбросил Наполеона
[1079]. Говорят, что Фридланда испугал заяц, традиционный мифологический персонаж. В те дни во время переправы с очень многими солдатами произошли события, заставившие их внутренне вздрогнуть. Тирион, скажем, вспоминал, что, когда 6-й эскадрон его 2-го кирасирского полка переходил понтонный мост, ударила молния. Лошадь орлоносца Вандедрие испугалась, бросилась в воду, и штандарт, притороченный к седлу, «искупался». Тогда кирасиры отогнали от себя дурные предчувствия, но позже не раз вспоминали о них
[1080]. Был внутренне напряжен в дни переправы интеллигентный Роос. Так как его полк совершал переход Немана в ночь на Иванов день, с которым у вюртембержца было ранее связано множество событий, он «настроен был серьезно и торжественно»
[1081].
Особенно много дурных предчувствий теснилось в душах солдат, когда приблизилось генеральное сражение. Как правило, эти предчувствия сбывались! Командир 6-го конноегерского полка Ф. Ледар (Ledard, или Le Dard), прошедший огонь и воду, неожиданно в Гжатске почувствовал, что будет убит. Действительно, 7 сентября он получил две тяжелые раны возле «большого редута» и умер на следующий день
[1082]. 6 сентября предчувствовали свою смерть командир эскадрона Ж. Канувиль, генерал О. Коленкур, полковник 11-го конноегерского М. Дезира и др. Дезира, например, угощая чашкой кофе утром 7-го адъютанта генерала Пажоля Био, печально произнес: «Я совершенно убежден, что это моя последняя битва». В самом начале сражения Био с ужасом увидел, как перед фронтом «одно из первых ядер проломило тому череп»
[1083]. Тот же Био наблюдал, как тяжелые предчувствия овладели накануне сражения генералом Монбрёном. 6-го Монбрён пришел пешком на Шевардинский редут, простоял там в задумчивости некоторое время, затем, в такой же задумчивости, недалеко от редута разделил с генералом Тестом его обед. Вечером Био, прибыв к Монбрёну, увидел его о чем-то задумавшимся над картой. «Когда я представился, – вспоминал Био, – он начал с того, что спросил меня, ужинал ли я. Я ответил, что нет; после чего он добавил: “В этом случае вы поужинаете со мной”. Вскоре после того вошел слуга и объявил, что некто Веше (Vecher), ординарец его штаба, возвратился после того, как сопроводил госпожу Монбрён из Варшавы. “Пригласи его”, – сказал генерал. После вопроса генерала офицер вручил ему письмо и пакет, и, когда он отдал письмо, Монбрён воскликнул: “Я знаю, что в нем. Вы оставили мою жену в добром здравии, не так ли? Что касается ее письма, то я прочту его после сражения”
[1084]. На следующий день, утром, Монбрён будет смертельно ранен, а через несколько часов умрет.
В условиях, когда обширнейшая сфера религиозного сознания наполеоновского солдата оказалась свободной и нередко стихийно заполнялась разного рода бытовыми суевериями, Власть попыталась взять ее под свой постоянный контроль. Родился культ Императора. Многое в нем было от образа прежнего Господа, от революционных Верховного Существа и культа героев, от религии римских легионов с их богом Митрой. Наконец, культ Императора выглядел своего рода всплеском знаменитого «королевского мифа», одно время загнанного в глубины подсознания, но теперь вновь всплывшего на поверхность. Наполеон, осознавая живучесть этого мифа и его действенность, стал активно его эксплуатировать, соединяя в своем лице Власть, опиравшуюся как на демократическое право, так и на право божественное
[1085].
О культе Наполеона в армейских кругах историки писали многократно
[1086]. Очевидно, что для многих солдат Наполеон был не просто олицетворением Родины (солдат-обозник Ф. Бондю прямо так и писал об этом своей матери из Москвы
[1087]), но также и воплощением неких сверхъестественных сакральных сил, достойных религиозного поклонения. Брандт, например, описывает, как весной 1812 г. поляки Легиона Вислы, шедшие из Испании к границам России, оказались в Париже. Статую императора на Вандомской колонне они приняли за статую святого!
[1088] Не случайно, при Ратисбоне, когда Наполеон получил ранение в ногу, это скрыли от армии: священная персона императора не могла быть поражена, как простой смертный.
К началу Русского похода преклонение перед императором достигло среди солдат наибольших размеров. Один пьемонтец, оказавшийся в русском плену, так рассказывал Жозефу де Местру о чувстве священного трепета, охватившем его, когда он впервые увидел во время кампании Наполеона: «Когда я увидел его проезжающим перед фронтом, сердце мое забилось изо всех сил и мой лоб покрылся холодным потом»
[1089].
Лоссберг впервые встретил Наполеона 4 сентября у Гжатска. Это произошло сразу после того, как офицер увидел императора во сне! «Описанное событие, – записал Лоссберг, – для меня еще замечательно тем, что в предыдущую ночь я увидел во сне императора в таком же виде, и при оставлении города, совершенно похожего на Гжатск»
[1090].
Уверенность, что под командованием Наполеона Великая армия непременно разобьет русских в сражении, была всеобщей. Еще у Валутиной горы Брандт «увидел, как смертельно раненные собирали свои последние силы, чтобы приветствовать Наполеона, и слышал, как один сидевший на дороге и перевязывавший свою раненую ногу гренадер воскликнул: “Если бы вы, государь, были с нами, мы разбили бы неприятеля наголову”»
[1091]. Поэтому и прокламация императора перед Бородинским сражением была встречена с небывалым воодушевлением. «Это энергичное и короткое воззвание окончательно наэлектризовало армию, – пишет Тирион, – в нескольких словах оно затрагивало все ее интересы, все ее страсти, все ее нужды, короче, в них было все сказано. Да! Армия устала от этих непрестанных маршей, от этого непрестанного движения в глубь России, не встретя серьезного сопротивления. Да! Победа действительно зависела от солдата, в особенности, когда он доверяет своему начальнику, сознавая его искусство. Император же внушал своим легионам более, чем одно доверие, он внушал любовь, граничившую с фанатизмом!»
[1092] «Наш император командовал лично, – описывал Бородино в письме домой командир батальона 17-го линейного Ж.-П.-М. Барье. – Его присутствие наэлектризовало дух; ничто не ускользало от его наблюдательного взгляда; это может быть выражено двумя строками:
