Partant pour la Syrie
Le jeune et brave
Dunois Venait prier
Marie De bénir ses exploits:
«Faites, Reine immortelle»
Lui dit-il en partant,
«Que j’aime la plus belle
Et soit le plus vaillant!»
[1129]Конечно, Дюнуа одержал победу и получил руку принцессы! Удивительно красивая мелодия этой песни, сочиненная Гортензией Богарне, станет позже, при Наполеоне III, французским гимном. Образ прекрасного Дюнуа был настолько популярен среди чинов Великой армии, что самые дерзкие даже отваживались сравнивать себя с ним
[1130].
Вообще, в песнях любая красотка никогда не могла устоять перед бравым гусаром или драгуном, как, например, в «Конскрипте XIII года»:
– Cher amant, j’ai envie
D’aller avec que toi
Si l’on me recevra —
Tu es belle de taille
Tu as le coeur luron
Et tu seras jolie,
Но больше всего песен было, конечно же, о воинской славе и доблести.
Сколько их? Сколько их?
Это крик бесславного солдата…
Чем больше – тем славнее победа, —
пелось в песне, сочиненной великим Руже де Лиллем, «Роланд в Ронсевальском ущелье». Да и все другие наиболее любимые и бравурные мелодии имели революционную основу, как, скажем, мелодия песни «Идем на защиту Империи!» («Veillons au salut de l’Empire!»), которая ранее называлась «Идем на защиту Республики!»:
Veillons au salut de l’Empire,
Veillons au maintien de nos droits!
Si le despotisme conspire
Conspirons la perte de rois!
Liberté! que tout mortel te rende hommage,
Tremblez, tyrans!
Vous allez expiervos forfaits.
Plutôt la mort que l’esclavage!
C’est la devise des Français
[1132].
Именно подобные песни звучали во французском лагере перед Бородином.
La victoire en chantant
Nous ouvre la barriere!
– услышал Наполеон, проезжая 6 сентября бивак генерала Пажоля, одну из любимых песен революционной поры
[1133].
О наступлении царства свободы пели в те часы и немецкие солдаты. «Во главе одного полка, – вспоминал Брандт утро 7 сентября, – солдат, красивым голосом и звонко, пел “Песнь всадника” Шиллера; слабый, по правде говоря, хор, но неплохо, повторял рефреном последнюю строку: “Когда в мире наступит свобода, не будет ни господ, ни слуг”». Как показалось Брандту, это были пруссаки
[1134].
Конечно, звучали и иные темы и мотивы. Наполеон, например, 6 сентября мурлыкал строки из «Оды на фортуну» Ж.-Б. Руссо. А кто-то, возможно, напевал шуточную песню «La medecin et l’amour» («Врач и любовь»), слова которой мы обнаружили среди разрозненных трофейных бумаг Великой армии:
Le medecin, le Dieu d’amour
Sond de service nuit et jour
Voila (bis) la ressemblance
L’un est eprave et de noir vetée
L’autre similliaul et tout nu
Voila (bis) la difference (bis)
[1135].
Но как бы то ни было, все же в песнях перед Бородином преобладала тема славы, доблести и морального превосходства над неприятелем. После битвы было не до песен. «…Тягостное молчание сменило песни и шутки, которые ранее помогали забывать тяготы долгих маршей», – писал о тех часах Фезенсак
[1136].
С приближением к Москве песни зазвучали вновь. «Победа за нами!» – играли оркестры перед вступлением в русскую столицу. Однако московские пожары начали рассеивать все надежды на заключение мира, и Наполеон, желая поддержать дух войска, приказывает открыть в Москве театр. Сохранились афиши тех немногих спектаклей, которые удалось дать французам в Москве, в частном доме возле Никитских ворот. Первой 10 октября была представлена комедия в стихах «Про ветрениц, или Живая смерть», после которой в тот же день дали еще одну одноактную комедию «Недоверие и злоба», 11-го – снова две комедии – «Военная увертюра, или Русь против Руси» и «Деревенский пройдоха». Наконец, 13 октября была дана пятиактная комедия в стихах «Рассеянный», за которой последовал «русский танец»
[1137]. Оркестр был набран из полковых музыкантов, среди которых, правда, как говорили, было и несколько русских
[1138]. Впечатление от этих спектаклей, сыгранных на пепелище русской столицы и на пепелище надежд Великой армии на мир, было противоречивым. «Здесь играет французская комедия, оркестры очень сносные», – писал домой польский майор граф Дунин-Стрижевский
[1139]. «Сыграны две пьесы французским театром, сыграны вопреки здравому смыслу, – возмущался французский почтовый чиновник Итасс (Ytasse), – а затем для нас показали русский танец. Этот танец совершенно никому не понравился, это было все равно, что английский танец…»
[1140]
Театр не мог развеять того мрачного настроения, в которое все более и более после Бородина погружалась Великая армия. 30 октября во французских рядах в последний раз в кампании 1812 г. будут петь песни
[1141]. Пройдет немного времени, и немцы сложат такие слова:
