В Можайске генерала Ларибуазьера в те дни ждала большая работа – надо было подсчитать расход боеприпасов, возобновить их, а также привести в порядок штат всей артиллерии. Работали в те дни не покладая рук также Плана де ла Файе и его писарь Кайли. Рядом с ними, в соседней комнате, лежал в агонии молодой Фердинанд. Хирург Гюдоль, «довольно хороший малый, но страшно болтливый», который, как считал Плана де ла Файе, «знал очень немного», ухаживал за умирающим. Когда днем 12 сентября императорская Квартира и Главный штаб двинулись дальше, генерал Ларибуазьер и его начальник штаба Ж.-К.-М. Шарбоннель ненадолго задержались: отец «ждал момента, когда его сын сделает последний вздох». Но так как генерал Ларибуазьер должен был постоянно отлучаться по делам, все эти часы рядом с Фердинандом сидел Плана де ла Файе. «Около 4 вечера бедный молодой человек, который стонал с утра от своей раны, начал беспорядочно говорить и содрогаться в конвульсиях, которые предвещали его конец. На мгновение, – вспоминал де ла Файе, – Фердинанд открыл свои глаза, обнял одной рукой меня за шею и моментом позже умер»
[1214]. Лейтенант немедленно послал уведомить отца о кончине Фердинанда. Позднее он писал: генерал сразу явился, «сжал мою руку и несколькими мгновениями позже удалился, чтобы присоединиться к императору». Плана де ла Файе должен был остаться и похоронить Фердинанда.
Той ночью, с 12-го на 13-е, де ла Файе получил записку, начертанную рукой Оноре Ларибуазьера. Оноре просил, чтобы сердце его брата было вынуто и сохранено. Вечером 13-го, только спустя 24 часа после кончины су-лейтенанта (вероятно, из-за широко распространенной в то время меры предосторожности
[1215]), Гюдоль вскрыл тело Фердинанда. Плана де ла Файе находился рядом и наблюдал за этим страшным и грустным спектаклем. Хирург вынул сердце и, промыв, поместил его в небольшой сосуд с винным спиртом. Само тело было положено в гроб, «наскоро сколоченный рабочими корпуса инженеров». Плана де ла Файе положил в гроб, рядом с телом, свиток из плотной бумаги, на котором были написаны следующие слова: «Тело Фердинанда Бастона де Ларибуазьера, лейтенанта карабинеров, убитого в битве при Москве-реке, сентябрь 1812 г. Его отец распорядился предать его останки общественной панихиде». Когда наступила ночь, 25 артиллеристов под командованием лейтенанта в качестве эскорта, без какой-либо церковной церемонии, двинулись с гробом к холму, на котором когда-то возвышался городской кремль. В последние годы русские использовали его камни для строительства Никольского собора. Но остатки стены все еще в беспорядке виднелись на холме. Французы сделали в полуразрушенной стене (как пишет Плана де ла Файе, «татарской конструкции») пролом, вынув из нее несколько больших камней. В образовавшееся углубление был помещен гроб, после чего каменные блоки были водворены обратно так, чтобы по возможности не было видно следов захоронения
[1216]. Почему был избран столь старинный способ захоронения тела Фердинанда? Сам Плана де ла Файе утверждал, что все испытывали боязнь, как бы останки не были осквернены. Но помимо этого здесь ощущается и что-то иное, а именно, стремление захоронить тело не «в чистом поле», как какого-то отлученного от церкви, а в чем-то похожем на церковную стену или пол в церкви. Не исключено также и то, что погребение Фердинанда, павшего на поле битвы, было отголоском той давней традиции хоронить воина «под защитой тяжелой группы камней», которая была описана Данте в «Божественной комедии» и которую упоминает Арьес
[1217].
14 сентября Плана де ла Файе отправился догонять своего генерала. Сердце Фердинанда, прядь его волос и оставшиеся вещи он передаст Оноре. Среди трофейных бумаг в российском архиве сохранилось несколько писем, отправленных из России Плана де ла Файе, генералом Ларибуазьером и его старшим сыном Оноре. Плана, повествуя о своих злоключениях некой мадам Анриетт Деплас (Deplace), искренне переживает о том, «как чувствует себя мадам Ларибуазьер после известия о смерти сына». Хорошо еще, пишет он далее, что отца в несчастье поддерживает старший сын Оноре. «…В конце концов, – заключает лейтенант, – он [Ларибуазьер-старший] останется с хорошим достойным сыном и его любовью»
[1218]. Отец и сын Ларибуазьеры писали домой, в Париж на улицу Бонди, 40, где в те дни не находила себе места от горя мадам Ларибуазьер. Они старались писать о своей «работе», обстоятельствах похода и об отличном здоровье. Имя Фердинанда старались не упоминать
[1219]. 21 декабря в Вильно генерал Ларибуазьер умрет от болезней и перенесенных страданий. Домой возвратится один Оноре. Он умрет только 22 мая 1868 г., будучи сенатором Второй империи.
Могил его отца и брата к тому времени уже давно не будет. Но память останется. Посетивший в 1827 г. Бородинское поле известный поэт, участник войны 1812 г. П. Свечин увидит заросшие травой и деревьями окопы французских батарей Сорбье и Фуше, огнем которых руководил 7 сентября 1812 г. генерал Ларибуазьер. «На сих двух батареях, – напишет Свечин, – во рвах, выросли березки; они осеняют боевые насыпи. Я нашел сплетенные из ветвей их венки и после узнал, что это воспоминание посетивших сии места чужестранных людей, посвященная им признательность геройству их соотечественников»
[1220]. Но только в 1913 г. на месте командного пункта Наполеона в день Бородинского сражения будет наконец-то поставлен большой монумент «Погибшим Великой армии». Императорский орел, помещенный на его вершине, станет охранять покой тысяч павших воинов наполеоновской армии.
Попытаемся подвести итоги. Великая армия Наполеона являла собой не только великолепно отрегулированный военный организм. Она была центральным элементом целого мира, который возник во Франции после Революции на стыке общества традиционного и общества индустриального. Функционирование этого мира обеспечивали в значительной мере военные структуры, перерабатывая человеческую массу, которая во многом была еще носителем традиционной культуры, в новый человеческий материал, объединенный не только чувством корпоративного братства, но и чувством принадлежности к целой нации. Сами механизмы обработки человека, связанные с развитием образцов военизированного общества Римской республики, возникли еще в эпоху армии Старого порядка, но только в наполеоновское время на основе конскрипции произошло соединение общекрестьянской культуры с либеральными и революционными образцами. Крестьянин, подчиняясь армейской дисциплине, которая нередко воспринималась как своего рода замена отцовской власти, получал своеобразную свободу, приобщавшую его к новой жизни и новым ценностям.
