Действительно, события в Смоленске и у Валутиной горы произвели на солдат Великой армии тяжелое впечатление. «Единственными свидетелями нашего вступления в опустошенный Смоленск являются дымящиеся развалины домов…» – вспоминал Ложье. Повсюду были обгоревшие трупы русских раненых, покинутых в городе на «жестокую смерть». Они «лежали здесь кучами, обугленные, едва сохраняя человеческий образ, среди дымящихся развалин и пылающих балок, – вспоминал Комб. – Я дрожал от ужаса при виде этого зрелища, которое никогда не исчезнет из моей памяти»
[1281]. Позже, уже в октябре, солдат вестфальского корпуса И. А. Вернке вспоминал в письме к родителям о тех днях у Смоленска: «Теперь, дорогие родители, я буду вам жаловаться на мое положение, как было дело в трех сражениях: 16 августа перед крепостью Смоленском, второе было 19-го снова в двух милях от Смоленска… где мне пришлось видеть многих соотечественников, которые лежали без ног и без рук, как я видел лежащим маленького Зельтера на поле битвы»
[1282]. Врач Руа, пытаясь позднее понять, почему именно тогда, в Смоленске, вид убитых, больных и раненых произвел на него столь неизгладимое впечатление, объяснял тем, что «это происходило, так сказать, в начале кампании; впоследствии же, когда душу раздирающие сцены и картины успели притупить чувствительность нервов, моя восприимчивость была несколько понижена, благодаря привычке к подобным зрелищам»
[1283].
Наполеон был убежден, что поколебленный дух армии можно было поддерживать только неуклонным стремлением вперед и постоянными успехами. «…Моральный дух ее и самый состав, из двадцати разноплеменных народов, – писал позже как бы от имени императора Жомини, – требовали, чтобы я поддерживал ее деятельность наступлением, одним словом, что мне не оставалось другого средства, как вести войска к Москве»
[1284].
Не оставляли Наполеону другого варианта, как идти на Москву, и дела империи. 20 августа он получил первые известия о сражении под Арапилами в Испании. Новости были неутешительными. В результате этой битвы французы были вынуждены оставить Мадрид.
Почти одновременно, 19 августа, император был информирован о сражении у Полоцка
[1285]. Войска Гувион Сен-Сира отбросили генерала П. Х. Витгенштейна за р. Дриссу. В случае, если бы Наполеон двинулся к Москве, он мог бы быть на какое-то время спокоен за свой северный фланг. Тем временем продолжался интенсивный сбор сведений о противнике. Лелорнь д’Идевиль скрупулезно фиксировал данные о том, какова боеспособность участвовавших в Смоленском сражении войск, как ведут себя взятые в плен офицеры и солдаты и какой именно они части. Тревогу вызывали материалы, почерпнутые из русских газет: они сообщали о консолидации дворянства, о формировании из рекрутов новых полков, сколачивании ополчения, писалось также о благодарственных молебнах, идущих по случаю успехов у Кобрино…
[1286] Практически вся информация, поступавшая в те дни к Наполеону, торопила его с наступлением на Москву. В беседе с раненным и плененным у Валутиной горы русским генералом П. А. Тучковым он заявил, что занятие Москвы станет бесчестием для русских
[1287]. Это предназначалось для ушей Александра I.
Многочисленные смотры войск, перегруппировка сил, организация тылов и дела империи оставляли Наполеону совсем немного времени для размышлений о жене и маленьком сыне. Письма императора домой были, как всегда, лаконичными и отрывистыми, но неизменно полными любви. В Смоленске Наполеон получил миниатюрный портрет Орленка, написанный м-ль Эме Тибо, о котором мы уже писали во 2-й главе. Наполеон немедленно написал письмо: «Я только что получил прелестное изображение маленького Короля… Я нашел его очень похожим и прелестным. Поцелуй его от меня дважды. Мое здоровье отлично, мои дела идут хорошо, жара сильная. Прощай, моя дорогая. Держись и не сомневайся, Твой Наполеон»
[1288]. Перед самым выступлением из Смоленска, получив 24 августа письмо Марии-Луизы от 11-го, император, измученный жарой, напишет: «Кажется, что в Париже не так жарко, как сейчас здесь; сегодня у нас температура была 26 градусов, такая жара стоит уже месяц»
[1289]. Утром того дня, 24 августа, Наполеон уже принял решение покинуть на следующий день Смоленск
[1290]. Он был уверен в скором сражении. В этом его убеждали сведения, приходившие от авангарда.
В течение 20–21 августа главные силы французского авангарда, осторожно двигаясь по Московской дороге, не доходя Днепра у Соловьевой переправы, были встречены огнем русского арьергарда
[1291]. До 22 августа Мюрат, поддержанный пехотой Даву и Нея, не очень-то напирал на войска русского арьергарда, которые смогли спокойно переправиться через Днепр и уничтожить мосты через него. Только 22 августа, когда Наполеон отдал более ясные приказы на движение войск
[1292], французский авангард активизировался. Вначале перешла Днепр у Соловьевой переправы французская кавалерия, а затем, спешно соорудив два моста, и пехота. В том же направлении, стараясь двигаться параллельно Московской дороге, с юга шли войска Понятовского, а с севера – Богарне. 5-й корпус двигался на Белкино, в двух лье от авангарда Мюрата, 4-й – по дороге на Духовщину. Позже принц Евгений сойдет с духовщинской дороги и двинется на Дорогобуж, перейдет р. Вопь и 25-го окажется в Заселье, в одном дне пути от Дорогобужа. Во взаимодействии с Богарне и в одном направлении с ним действовал 3-й кавалерийский корпус Груши. 5-й корпус Понятовского «подпирался» 4-м кавалерийским корпусом Латур-Мобура, шедшим через Мстиславль и Ельню
[1293]. У Мюрата создалось впечатление (и не без оснований), что русские наконец-то собираются дать сражение и за р. Ужей, впереди Дорогобужа, готовят позиции. Мюрат немедленно известил об этом Наполеона
[1294].
