В 7.30 вечера император возвратился в город
[1337]. Он устроился в большом пустующем доме (возможно, что дом находился где-то рядом с городом). С задней стороны дома был ухоженный сад, в глубине которого стояла небольшая элегантная ротонда с колоннами, представлявшая копию некоего греческого храма
[1338]. Возможно, именно здесь император и набросал письмо Марии-Луизе, помеченное 29 августа. Он написал, что получил от нее письмо от 14-го, из которого увидел, что маленький король уже избавился от простуды. Он сожалел, что Марии-Луизе это доставило беспокойство, но радовался, что все так быстро и благополучно закончилось. Он просил как можно скорее сообщить, что мальчик уже полностью здоров. О своих делах писал кратко. Писал, что они идут хорошо и что дождь, который был прошлой ночью, наконец-то «прибил» пыль, которая очень всех раздражала
[1339]. От размышлений о доме Наполеон возвратился к военным делам. Он был обеспокоен за свои тылы и фланги и поэтому торопил прибытие резервов в Ковно и Смоленск, а своего тестя, австрийского императора Франца, просил увеличить корпус Шварценберга на 3 тыс. кавалерии и 6 тыс. пехоты
[1340]. Недавние надежды на то, что враг остановится у Вязьмы, будет разбит и очистит дорогу на Москву, не сбылись. Жесткий и несправедливый выговор, который император сделал днем 29-го Даву за отказ поддержать Мюрата, во многом был связан с раздражением, которое Наполеон испытал из-за невозможности навязать неприятелю сражение как можно скорее. Правда, была и обнадеживающая весть: стали поступать сведения о том, что главнокомандующим русскими армиями назначен М. И. Кутузов и что еще 28-го он вступил в командование
[1341]. Эти перемены могли свидетельствовать только о том, что русская армия должна была со дня на день переменить свою тактику и наконец-то дать сражение. Наполеон был полон решимости как можно быстрее идти к Москве, наседая на врага и вынуждая его к битве. Погода и русский климат, казалось, более не волновали Наполеона. «Идет небольшой дождь, который “прибил” большую пыль, мешавшую армии, – говорилось в 16-м бюллетене, продиктованном в Вязьме, скорее всего, самим Наполеоном. – Погода сейчас очень хорошая, говорят, что она продержится до 10 октября, то есть еще 40 дней кампании»
[1342].
Тем временем, когда Наполеон предавался этим размышлениям, Мюрат все еще пребывал в ярости от стычки с Даву. Уйдя в штабную палатку (раскинутую, вероятно, где-то впереди Вязьмы, в тылу авангарда), он долго кричал Бельяру о том, что его публично оскорбили и что он вызовет Даву на поединок. Бельяр, как мог, пытался его удержать, напоминая, какой пример тот должен подавать своим войскам. Даву же, тоже находясь в своей палатке, где-то недалеко от Мюрата, казался совершенно спокойным и, убежденный, что император сделал ошибку, писал жене: «Мы продолжаем наступать на Москву… Сомнительно, чтобы враг пустил нас туда без сражения; в любом случае, мы получим желанный для нас шанс, и это может решить войну, как, впрочем, взятие Москвы это решит определенно»
[1343].
Весь день 30 августа императорская квартира продолжала пребывать в Вязьме, а сам император без устали объезжал окрестности, рекогносцируя местность и отдавая приказы на движение войск
[1344]. Армия находилась в ожидании скорого сражения. После Смоленска солдаты увидели вокруг себя «хорошие почвы, луга, многочисленные реки». «Все это, – писал Лоссберг, – а в особенности вид обработанных полей, оказал благотворное влияние на настроение наших солдат…»
[1345] Сама Вязьма, не сильно пострадавшая от пожаров, показалась европейцам очень милым городом. «Хороший город, – записал в дневнике Фантен дез Одар, – сады, много церквей, возвышающихся многочисленными куполами, большими и маленькими, которые выкрашены в прекрасный зеленый цвет, и все это придает Вязьме чудесный вид. Небольшая речка, мост через которую погиб в огне, течет по городу, который замечателен некоторыми элегантными каменными строениями»
[1346]. О подобных впечатлениях от Вязьмы поделились Деннье и Лабом. Понравилась Вязьма и Наполеону, о чем он написал 30-го Марии-Луизе
[1347].
Далеко не все чины Великой армии имели возможность восхищаться красотами города и его окрестностей. Трудности, связанные с быстрыми маршами, жаркой погодой и страшным разорением обширной местности, продолжали угнетать большинство солдат. Каждый полк, отделяя от себя подразделения для поисков продовольствия, как заметил в те дни Ле Руа, «выедает район в 5–6 лье»
[1348]. «В тылу – ужас!» – воскликнул 30-го Лоссберг. Все было забито повозками, кибитками, стадами скота, массой отставших, «из которых многие были близки к смерти»
[1349]. Все солдаты были обеспокоены тем, что местные жители, за исключением редких случаев, покидали свои селения
[1350]. Армия двигалась словно в безвоздушном пространстве, нередко без всяких проводников, наугад.
Ночью с 30 на 31 августа Наполеон отдает последние приказы из Вязьмы. Авангард Мюрата должен был продолжить движение вперед и к концу дня 31-го быть уже в 8 или 9 лье от Вязьмы, возле Гжатска. Головные части Богарне и Понятовского должны были следовать почти на одном уровне с Мюратом, имея возможность, в случае необходимости, совершить обход вражеского фланга
[1351]. 31-го в 9 утра император сел верхом и двинулся из Вязьмы по Московской дороге в Величево
[1352]. Следом выступила гвардия.
