Наполеон, задержавшись утром в Гжатске, отдавая приказы
[1406] и поджидая, пока главные силы пройдут некоторое расстояние, в час дня сел верхом на коня по имени Моску (имя которого должно было напоминать Наполеону о цели, к которой двигалась армия)
[1407], догнал гвардейские части и далее двигался верхом шагом (один раз сменив лошадь) вместе с ними до Гриднева. К вечеру войска 1-го и 3-го армейских корпусов и гвардия оказались сконцентрированными вокруг и к западу от двух небольших близлежащих деревень у Московской дороги – Гриднево и Прокофьево. Было холодно. Императорские палатки были раскинуты на холме возле почтовой станции у Гриднева. Вокруг, защищая императорский ночлег, расположилась гвардия. Остальные части бивакировали подальше, по обе стороны дороги, большей частью в направлении Гжатска
[1408]. Тем вечером Кастелан, расположившись на ночлег в какой-то риге возле Гриднева и ежась от холода, записал в дневнике: «Наша армия походит на Вавилонскую башню; нельзя приблизиться к биваку без того, чтобы не услышать речь на немецком, французском, итальянском, испанском, португальском, польском, фламандском и т. д.». Вдалеке он слышал, как постреливали орудия авангарда
[1409]. К ночи биваки погрузились в непривычную тишину. Она напомнила капитану Дюмонсо тишину на кладбище
[1410]. Ожидание приближавшегося сражения, соединенное с неопределенностью, наполнило чувства солдат предельной сосредоточенностью. На следующий день им предстояло увидеть Бородинское поле.
Подведем итоги. Идея генерального сражения в стратегии Наполеона, вступившего в войну с Россией, играла особую роль. В условиях отсутствия у Наполеона ясного военного плана борьбы с Россией решающая битва выглядела первоначально как некая самоцель, после достижения которой общая стратегическая ситуация должна была стать более определенной. Однако крах надежд на быстрое военное поражение противника автоматически выводил на первый план другую важную задачу, которая подспудно, но тоже достаточно ясно присутствовала в головах солдат Великой армии, от простого рядового до главнокомандующего, – захват Москвы, второй русской столицы. Разрешение этой задачи связывалось не только с надеждой заставить русскую армию дать сражение ради защиты города, но и с намерением добиться политического и морального эффекта самим фактом падения Москвы. Последнее представлялось даже не менее важным, чем полный разгром неприятельской армии.
На протяжении всего начального этапа кампании, от Немана до Бородина, Наполеон неизменно владел военной инициативой. Он энергично, не переставая, как только позволяла обстановка, теснил русских. При этом давление было таково, что оно несколько раз становилось причиной отказа русских от генерального сражения, которые просто не имели возможности закрепиться на избранной позиции и должны были отступать вплоть до Бородина. До известной степени, можно даже утверждать, что и под Бородином русских вынудили принять сражение в связи с тем, что дальнейшее отступление и спокойный поиск наиболее благоприятной для боя местности были уже просто невозможны как с военной, так и с политической точки зрения.
Ко времени Бородинского боя Наполеон еще располагал достаточными силами и средствами для достижения решительной победы. Однако соотношение их с силами и средствами противника приблизилось к точке равновесия. Бородино должно было стать таким столкновением, в котором случайность, а точнее говоря, инициатива, воля, всплеск энергии у главнокомандующего, начальников и отдельных бойцов могли иметь решающее значение для исхода великого исторического события. Бородино стало, как любят говорить поклонники синергетики, «точкой бифуркации», предопределяющей течение истории по тому или иному руслу.
3.2. Шевардинский бой
Столкновение русских и французских войск 5 сентября в бою за Шевардинский редут стало первым актом великого Бородинского сражения. Противоборствующие стороны не просто попытались помериться силами перед решающей схваткой, но и обнаружили главные особенности своих действий в предстоящем сражении.
События 5 сентября вызывали интерес у многих историков, но, как ни странно, большинство из них только добавляло неясности и путаницы в описание Шевардинского боя. Начало споров о бое за Шевардинский редут, вероятно, следует отнести к полемике, возникшей между Сегюром и Гурго. Если Сегюр красочно писал о трех ожесточенных штурмах Шевардинского редута, то Гурго начисто опровергал это мнение, полагая, что укрепление было взято путем его обхода французскими войсками
[1411]. С тех пор в исторических исследованиях можно было встретить как категорические заявления о том, что после взятия редута французами он уже не переходил из рук в руки
[1412], так и утверждения, что к ночи укрепление оказалось целиком в руках русской армии и только по приказу русского командования оно было оставлено
[1413]. Стоит упомянуть и о споре, начатом Деннье и русским историком Бутурлиным, которые дискутировали о том, какой именно полк – 57-й или 61-й линейный – первым ворвался в редут
[1414]. Множество противоречий содержится в исторических работах о ночном бое вокруг редута – о действиях кавалерии и 5-го (польского) корпуса, о движении 1-й дивизии Морана и 2-й дивизии Фриана 1-го корпуса Даву, об атаке русской кавалерией 111-го линейного полка и т. д. Но главные проблемы, которые, на наш взгляд, остались до сих пор не разрешенными, – это то, какие цели преследовал Наполеон, с ходу атакуя Шевардинский редут, и ради чего построило и упорно защищало шевардинское укрепление русское командование. Последняя проблема особенно занимала отечественную историографию. Первые историки Бородинского сражения и некоторые из его участников (к примеру, А. П. Ермолов) считали Шевардинский редут опорной точкой левого фланга русского фронта. Из этого следовало, что по ошибке командования фронт русских войск мог оказаться фактически развернутым флангом к наступавшему противнику. Ошибку попытались исправить 5 сентября, «отклонив» левый фланг к Семеновским высотам, но не успели и вынуждены были защищать редут перед лицом наседавшего противника. Наиболее аргументированно эту версию защищал в начале ХХ в. Н. П. Поликарпов
[1415].
