Первоначально, еще в темноте, Наполеон направился в район Шевардинского редута; оттуда, под прикрытием находившегося к северо-востоку леса и пользуясь туманом, близко подъехал к центру русских позиций. Отсюда он наблюдает Курганную высоту, а сбоку – район ручья Каменки и Семеновского оврага. Затем Наполеон едет на левый фланг, обследует его «вплоть до сторожевых постов»
[1528]. Потом снова возвращается к центру, где, вероятно, и объяснил Богарне «все диспозиции на месте». Вслед за этим Богарне начал возводить укрепления с целью «привлечь внимание неприятеля и обеспечить опорный пункт (pivot) и сообщение армии»
[1529]. Далее Наполеон, вероятно, отправился на крайний правый фланг. Колачковский достаточно подробно описывает посещение императором расположения 5-го корпуса. Колачковский вспоминает, что Наполеон и Мюрат прибыли с «целым штабом» к польскому лагерю, «расположенному на захваченной вчера позиции, и некоторое время оставались там, исследуя неприятельское расположение; рядом с нашим лагерем действовали егеря, которые ограничивали возможность обзора». С холма, на котором стоял Наполеон (по словам Пеле, это была одна «из высот, находившихся между Доронином и Утицею»; отсюда Наполеон смотрел в подзорную трубу, положенную на плечо Мюрату), было видно главным образом море зарослей, протянувшихся в глубину и вправо неприятельской позиции. Справа обозначалась Старая Смоленская дорога, проходившая через Утицу. Слева русская позиция просматривалась яснее, но зато пространство было покрыто оврагами. Линия русского лагеря, в котором виднелось много людей, простиралась так далеко, насколько мог охватить взгляд. Здесь Наполеон дал свои инструкции Понятовскому. По мнению и Колачковского, и Пеле, инструкции сводились к тому, чтобы Понятовский двигался к Утице, «опрокинул все, что встретится на пути»; затем поворотом влево помог бы атаке русских позиций в районе Семеновского оврага
[1530].
Затем Наполеон возвратился к центру, пройдя близко от русских аванпостов, и поехал к Валуеву. В продолжение всей рекогносцировки Наполеон «разговаривал с начальниками, его приветствовали солдаты…». В наиболее важные пункты линии он отправил «офицеров, которые должны были произвести частное изучение»
[1531].
Наполеон прибыл в ставку в 9 – начале 10-го. Убедившись, что русская армия осталась на месте и готовится к сражению, Наполеон вместе с тем был сильно озадачен. Правый фланг противника непонятным образом загибался на северо-восток и исчезал из поля видимости, а левый, не менее странно, примыкая правым крылом к Московской дороге, обрывался возле северной кромки Утицкого леса. Наиболее убедительным объяснением необычного расположения противника могло быть только то, что Шевардинский редут, взятый накануне, был не чем иным, как опорным пунктом левого фланга. Теперь, потеряв опору, русские отвели этот фланг, сделав «облический» загиб фронта, и это ставило их в весьма невыгодное положение. Они могли снова сняться и уйти без боя. Наполеон гнал от себя эту мысль. Проезжая бивак генерала К.-П. Пажоля, он услышал бодрый припев: «La victoire en chantant nous ouvre la barriere!» («Поющей победой снесем мы преграды!»). Армия жаждала сражения, которое завершило бы тяготы неудачно начавшегося похода, и это питало оптимизм Наполеона. Возвратившись в ставку, император «объявил о приказе на день, по которому армия должна была в оставшееся время подготовиться к битве на следующий день»
[1532].
Распоряжения, отданные Наполеоном в ходе первой рекогносцировки, ясно говорят о том, что он решился, сделав свой северный фланг опорной точкой, произвести захождение правым крылом. Но конкретный план этого захождения был еще не до конца ясен. Коленкур полагал, что Наполеон колебался – «сделать ли глубокий маневр правым флангом, чтобы обойти позицию неприятеля… или же занять такие позиции… чтобы иметь возможность атаковать неприятельский центр с фронта и тыла, начав атаку правым крылом»
[1533].
6 сентября в ставку императора приехали префект двора Л.-Ф.-Ж. Боссе и капитан Ш. Фавье, адъютант командующего французскими войсками в Испании маршала Мармона
[1534]. На обстоятельствах их приезда считали своим долгом остановиться все историки и писатели, касавшиеся Бородинского сражения. Между тем не ясно, когда точно Боссе и Фавье приехали, когда портрет Римского короля (сына Наполеона, любовно называемого им Орленком) был выставлен перед палаткой императора и когда Наполеон беседовал с Фавье. Обращение к свидетельствам современников также дает противоречивую картину (воспоминания Фэна, Деннье, Сегюра, Меневаля, дневник Кастелана вообще лишены каких-либо указаний на время). Пеле, Коленкур в своих мемуарах, Фезенсак пишут, что Боссе приехал после полудня, а император увидел портрет сына и прочитал письма императрицы Марии-Луизы, возвратясь из рекогносцировки. Из какой рекогносцировки? Можно предположить, что из второй, закончившейся либо в 6 часов вечера, либо не ранее 5 вечера. Но Брандт видел портрет Орленка, выставленный у палатки, и слышал рассказ о том, что сказал император, глядя на портрет, уже в четвертом часу
[1535]. Главное, сам Боссе утверждал, что прибыл в лагерь «в 9 часов утра, к палатке императора». Портрет, выставленный снаружи палатки, пишет Боссе далее, «оставался там весь день»
[1536]. Невозможно предположить, что Наполеон, возвратясь из первой рекогносцировки, не обратил на Боссе ни малейшего внимания. Думаем, что встреча префекта двора с императором и история с портретом Орленка произошла поздним утром, где-то в районе 10 часов
[1537]. Фавье приехал позже, но, вероятнее всего, тоже до начала второй рекогносцировки. Возможно, что вечером император беседовал с ним еще раз.
