После полудня французы заметили в русском лагере движение; они могли даже разглядеть, как несли икону Смоленской Божией Матери
[1590]. Кутузов направил «процессию всех чинов, чтобы явить знаменитое чудо, – писал Фэн, – которое хранилось в Смоленске. Каждый солдат обращался с мольбой к символам мученичества, и все встали на колени, повторяя каждый религиозный стих, чтобы обрести дух; мы слышали их возгласы». Лежен повествовал о том, что «русский генерал» возбуждал в солдатах религиозный фанатизм и «возил перед фронтом армии образ святого московитского епископа, творившего чудеса»; слышны были громкие крики ура 160 тыс. русских. Франсуа утверждал, что это была «икона святого Сергия».
Наполеон наблюдал эту процессию «с живой радостью». «Хорошо, – обратился он к Раппу, – они теперь заняты пасквилями и не улизнут снова от нас»
[1591]. В представлении французов Кутузов не мог не произнести перед чудодейственной иконой речь, в которой он не послал бы небесные кары на голову Наполеона и не разглагольствовал бы о «мече архангела Гавриила» либо «святого Михаила»
[1592]. «Когда русский военачальник увидел, что его солдаты достаточно растроганы этим необычным зрелищем, – повествовал о том же событии Сегюр, – он возвысил голос и стал говорить им о небе, единственном убежище, которое остается рабам. Во имя религии и равенства он призывал этих закрепощенных защищать имущество их господ…» И далее продолжал: «Русские солдаты повиновались, не рассуждая; рабство замкнуло их в тесный круг, и все чувства были сведены к небольшому количеству незначительных потребностей, стремлений и мыслей. Кроме того, не имея возможности сравнивать себя с другими народами, они были самонадеянны и доверчивы в силу своего невежества…» Сопоставляя русский лагерь с французским, Сегюр далее пишет: «У французов не было ни военного, ни религиозного парада, никакого смотра, они не прибегали ни к каким попыткам возбуждения…» «Французы искали подкрепления в самих себе, будучи уверены, что истинная сила и воинство небесное скрываются в человеческом сердце». Наполеон, по мнению Тьера, считал, «что военный дух его солдат, стремление к победе» выше горячей веры русских. Французы чувствовали себя носителями разума и цивилизации в стране варваров: «…у нас не было ни проповедников, ни пророков, ни даже продовольствия, – писал Рапп, – но мы несли наследие долгой славы; мы должны были решить, кто должен установить законы для мира: либо татары, либо мы…»
[1593]
И все-таки объект поклонения был и у французов. «…Нашей опорой была наша Империя, к которой мы испытывали всеобщее доверие», – заявляет Франсуа сразу же после слов о русской религиозной процессии. О «пламенном культе, в котором в этот момент император был идолом» говорит Деннье
[1594]. Даже своеобразный тотем тоже был во французском лагере: из уст в уста, обрастая сентиментальными деталями, передавались слова Наполеона, произнесенные им перед портретом сына
[1595].
Поразительно, насколько было искажено представление противников друг о друге… «Разноплеменная армия, завлеченная в дальние страны хитростями честолюбца, имела нужду в возбуждении. Надо было льстить и потакать страстям. Наполеон не щадил ни вина, ни громких слов, ни улещений», – пишет Михайловский-Данилевский, участник сражения, о французах. Неприятель «разложил большие огни, упивался чем кто мог и кипел против нас яростью», – утверждает подпоручик квартирмейстерской части адъютант Барклая-де-Толли А. Н. Муравьев
[1596]. В представлении французов все это относилось к русским: «…Кутузов не имел недостатка в ликере, который весьма вселял жизни в казацкий энтузиазм» (Рапп). А неизвестный полковник Д., отправивший Пюибюску письмо, даже высчитал, что «вина у каждого солдата было почти по две бутылки»
[1597].
К вечеру 6 сентября Наполеон почувствовал себя очень уставшим. Только на две рекогносцировки у императора ушло около 11 часов; большую часть этого времени он был на лошади (утром на Эмбели, во второй половине дня – на Эмире). Не могла не сказаться и тревожная ночь с 5-го на 6-е, когда Наполеон спал не более трех часов в палатке, сгорая от нетерпения перед долгожданной битвой и опасаясь того, что русские могут снова уйти. Погода была плохой – дул порывистый ветер, временами шел холодный дождь. Наполеон простыл, все ранее дремавшие болезни дали о себе знать. В письме Марии-Луизе он сообщает: «Мой добрый друг. Я очень устал. Боссе доставил мне портрет Короля. Это шедевр. Я очень ценю Твою добрую заботу. Он [Римский король на портрете] прекрасен, как Ты. Я напишу Тебе более подробно завтра. Я очень устал. Прощай, моя дорогая. Наполеон, 6 сентября»
[1598].
Поздно вечером Наполеон закончил отдачу приказов войскам на следующий день
[1599]. Как мы уже знаем, все приказы касались только начала сражения. Дальнейшие приказания должны были отдаваться императором в зависимости от хода событий. Таким образом, предполагалось, что все нити управления боем 7 сентября будут находиться в руках Наполеона, а командиры корпусов смогут проявить только частную инициативу. К ночи Наполеон получил несколько часов беспокойного отдыха. Но подремать на походной кровати удалось недолго – не более двух часов. Наполеона охватило лихорадочное волнение, сухой кашель и сильная жажда, продолжались приступы затрудненного мочеиспускания. Наполеон нервно ожидает наступления утра, то посылая дежурного проверить, не ушли ли русские, то – один раз – выходит из палатки сам
[1600].
