В отечественной литературе о взятии батареи Раевского войсками Морана написано немало строк. Однако, повествуя об атаке французов, и особенно о русской контратаке во главе с Ермоловым, исследователи не пытались ответить на главные вопросы: какова была конкретная, тактическая цель овладения французами Курганной высотой? Каковы могли быть возможные последствия захвата «бастионного редута» уже утром 7 сентября? В чем причины неудачи французов и успеха русской контратаки? Наконец, каковы были реальные последствия этих событий?
Пожалуй, единственным автором, обозначившим часть этих вопросов, стал А. И. Попов
[1790], исследовавший, правда, события южнее Курганной высоты. Ему же принадлежит постановка вопроса о том, когда произошли атака Морана и контратака Ермолова
[1791]. Попов, в частности, ссылаясь на участников и очевидцев с французской стороны (Лабома, Франсуа, Гриуа, д’Антуара и Пеле), полагает, что захват батареи Раевского произошел около 9 часов утра, а русская контратака – в начале 10-го. Добавим, что такая же хронология событий вытекает из ряда других французских материалов
[1792]. Вместе с тем обращает на себя внимание то обстоятельство, что большинство свидетельств с французской стороны основываются, главным образом, на данных 18-го бюллетеня и не всегда вызывают доверие. Поэтому не случайно, что не только отечественные, но и зарубежные исследователи нередко предлагали относить события вокруг Курганной высоты не только к 9 утра (Шюке, Риволе, Остин), но и к 10 (Рьен, Транье и Карминьяни; Кукель писал о штурме Морана «до 11 часов»), и даже к 11 часам (Эспозито и Элтинг, Нафзигер). Последняя версия, принятая американскими авторами, явно основывается на русской историографической традиции. Все же, несмотря на известную открытость вопроса о хронометраже событий вокруг Курганной высоты, вариант, предложенный Поповым, выглядит наиболее убедительным. Получается, что захват батареи Раевского примерно совпал с критическим положением возле «флешей», ранением Багратиона и с опасным отсутствием русских войск к югу от Курганной высоты. Что же касается всех остальных обозначенных нами вопросов, то их прояснение нуждается в более подробном рассмотрении событий.
К 8 часам утра бой за Багратионовы «флеши» был в самом разгаре. Французские и немецкие войска с большим трудом удерживали южную «флешь», в то время как солдаты Нея с переменным успехом боролись за северную. Русские, вопреки планам Наполеона, уже два часа сдерживали напор неприятеля, перебрасывая в район Семеновских укреплений все новые и новые войска. Большая их часть была взята из русского центра (4-й кавалерийский корпус и части 12-й пехотной дивизии). Начиналась и переброска войск с крайнего северного фланга на южный. Более того, части Нея, вместо того чтобы двигаться севернее войск Даву, вбивая второй клин в русскую оборону, оказались перемешанными с соединениями 1-го армейского корпуса. В этих условиях Наполеон был вынужден внести существенные перемены в первоначальный план. Если ранее войска Богарне должны были наступать как бы третьим эшелоном, выравнивая фронт по правому флангу и войскам Нея, то теперь их роль должна была измениться. Не дожидаясь успеха у Семеновских укреплений, Богарне должен был ударить по Курганной высоте и захватить важную опорную точку русской позиции. Тем самым был бы прорван русский центр как раз в стыке 1-й и 2-й армий, прекратилась бы переброска русских подкреплений к Семеновским высотам, и Богарне в целом способствовал бы успеху Даву и Нея. Трудно с определенностью сказать, отправил ли Наполеон около 8 утра специальный приказ Богарне с целью поторопить его с атакой батареи Раевского, либо все было предоставлено инициативе самого вице-короля. Скорее всего, такой приказ был
[1793]. Однако, прежде чем Богарне смог послать войска на штурм «редута», он должен был, помимо переброски войск на правый берег Колочи, определить задачи своим войскам к северу от этой реки, дать возможность Морану, Жерару и Брусье вытеснить русских егерей из кустарника Семеновского оврага и, наконец, развернув артиллерию, провести хотя бы небольшую артиллерийскую подготовку
[1794].
Примерно в 8.30 подготовка к атаке была закончена, и Моран, уже ранее перейдя Семеновский ручей и получив приказ Богарне, пошел на «большой редут»
[1795]. Дивизия Морана, состоявшая из трех бригад, в каждой из которых было по одному полку (13-й легкий, 17-й и 30-й линейные, в составе пяти батальонов каждый), насчитывала примерно 6 тыс. штыков и артиллерийской прислуги при 20 орудиях (так как 6 орудий из дивизионного резерва были в батарее Пернети)
[1796].
Перейдя Семеновский овраг, дивизия была развернута в два эшелона. В первом была 3-я бригада генерала Бонами (30-й линейный полковника Бюке), развернутая в линию, во втором – 1-я (13-й легкий полк), и за ней, вероятно, – 2-я бригада (17-й линейный); они были свернуты в батальонные колонны
[1797]. Перед началом атаки Моран лично объехал фронт 30-го полка, после чего приказал Бонами идти вперед.
О генерале Бонами следует сказать особо, ибо неординарность его личности и темперамента придала неповторимость и небывалый драматизм ключевым событиям Бородинского боя. Шарль Огюст Жан Батист-Луи Жозеф Бонами (Боннами) по прозвищу Бельфонтэн родился в 1764 г. в Вандее и начал службу в 1792 г., оказавшись вначале под командованием генерала Ш. Д. Дюмурье, чуть позже «изменившего» Революции, затем – Дампьера и Ш.Э.С. Ж. Клебера. Судьба республиканского солдата заставляла нашего героя воевать то в Арденнах против австрийцев, то в армии Берегов Ла-Рошели против «внутреннего врага», то, наконец, в Италии против генерала-эмигранта Р. Дама. Дважды его отстраняли от службы, обвиняя в 1796 г. в том, что он «способствовал» снабжению одного осажденного французами австрийского гарнизона, а в 1799 г., когда он уже был бригадным генералом, «в злоупотреблениях властью». В июле 1800 г. «по распоряжению консулов» Бонами был уволен без какого-либо содержания. После упорных хлопот его все-таки восстановили в армии, но не привлекали к активной службе вплоть до марта 1811 г.! Только когда обнаружилась острая нехватка опытных командных кадров, услугами генерала решили воспользоваться и вручили под его командование 30-й линейный полк, стоявший тогда в Любеке. С того времени маршалу Даву стали поступать многочисленные рапорты о «мало приличном для генерала» поведении Бонами. По-видимому, причины многочисленных нарушений «принятого порядка вещей» как самим Бонами, так и, при его поощрении, офицерами 30-го линейного крылись в своеобразном характере генерала, отличавшегося неуживчивостью, излишней эмоциональностью и непредсказуемостью. Чашу терпения Даву переполнил случай, произошедший 9 ноября 1811 г. в театре г. Любека, когда адъютант Бонами Уэлш от имени генерала потребовал от супрефекта города и высших чинов полиции очистить ложу, которую те давно снимали, заплатив деньги, вероятно, за весь сезон. Оглушительный скандал произвел очень дурное впечатление на верхушку Любека, и Даву не нашел ничего другого, как перевести Бонами вместе со всем полком в Гамбург, чтобы он, как писал маршал, «был у меня перед глазами». Вместо 30-го в Любек был перемещен 17-й линейный, солдаты которого отличались опрятным видом, дисциплиной и «добрым духом» офицеров
[1798].
