Так выглядит основная «русская версия» отбития кургана, прочно вошедшая в отечественную литературу. Она имеет своим родоначальником самого Ермолова, представившего ее в рапорте 20 сентября (ст. стиля). 26 сентября (ст. стиля) 1812 г. она была воспроизведена в рапорте Барклая-де-Толли
[1807].
Но были и другие «русские версии». Сам Ермолов восклицал в своих «Записках»: «…моему счастию немало было завиствующих!» Действительно, согласно воспоминаниям адъютанта Барклая В. И. Левенштерна, именно он, на сером коне, во главе батальона Томского полка первым бросился на батарею. Когда он двигался к укреплению, с левого фланга увидел «Ермолова вместе с Кутайсовым, Кикиным (полковник, бывший в должности дежурного генерала Главной квартиры 1-й Западной армии. – В.З.), многими офицерами штаба и батальоном Уфимского полка, который присоединился к задним рядам томцев». В этот момент, крикнув громкое «ура», солдаты замолчали, и только подойдя к «редуту», вновь грянули «ура»! Левенштерн утверждал, что именно он сразился с генералом Бонами и нанес ему удар саблей в голову. Однако в ту же минуту был сам ранен в правую руку и оттеснен
[1808].
Обращает на себя внимание также и рапорт Н. Н. Раевского, помеченный 11 сентября (ст. стиля). Из него следует, что фактически сразу с появлением французов на батарее, с правого фланга повел в атаку русских солдат генерал-майор И. Ф. Паскевич, а генерал-майор И. В. Васильчиков ударил одновременно «на правый фланг неприятеля». Ермолов, можно понять, по центру ударил в штыки с батальоном егерей из отряда Вуича
[1809]. Позже, в «Описании сражения…» Толь уточнил эту картину, утверждая, что 18-й егерский двинулся вслед за уфимцами по распоряжению Раевского, а Васильчиков был во главе «некоторых полков» 12-й дивизии, в то время как Паскевич «с остальными полками 12-й дивизии» зашел в тыл неприятеля. Сразу после этого «подоспел» по приказу Барклая Корф с Сибирским и Иркутским драгунскими полками, которые стали поражать «бегущего неприятеля»
[1810].
Об участии в контратаке не только отряда Ермолова, но и других войск говорит и донесение Кутузова, написанное Толем: 19-й и 40-й егерские действовали «по левую руку», Васильчиков – «с правой стороны», а подоспевшая кавалерия Корфа способствовала успеху. По рапорту Барклая, помеченному 26 сентября (ст. стиля), правее в неприятельские колонны врубился Оренбургский драгунский полк
[1811]. О том, что солдаты Бонами были атакованы «со всех сторон», свидетельствуют и французские материалы
[1812].
Как же выглядели обстоятельства боя со стороны французов? 30-й линейный, взяв «редут» и выйдя на его восточный скат, был немедленно отброшен назад. За исключением 1-го батальона 13-го легкого полка, больше никто не оказал ему поддержки. «Мы не могли удержаться, – вспоминал Франсуа, – и отошли в беспорядке, вперемешку с русскими…» Причем неожиданно «мертвые русские возле “редута” ожили и стали стрелять по французам из волчьих ям и рва»
[1813]. Генерал Бонами, пытаясь с горсткой солдат обороняться в «редуте», был изранен русскими штыками и взят в плен. Говорят, он закричал, когда ему стали наносить яростные удары штыком, что он Мюрат! Взрывной и необычный характер генерала не подвел его: Бонами мгновенно нашел решение, чтобы сохранить жизнь (русские солдаты из неприятельских полководцев знали только Наполеона и Мюрата)! Когда вечером того дня, также плененный русскими, саксонский полковник Лейссер оказался в грязной избе, то в углу на охапке соломы он увидел, точнее услышал, беспрестанно стонущего и поминавшего Бога Бонами. По словам Лейссера, у того было 13 штыковых ран; особенно глубокие раны были на левой стороне груди, и они угрожали его жизни
[1814].
30-й линейный, уже на три четверти уничтоженный и беспрерывно бывший под русским огнем, еще попытался собраться позади редута и осуществить новую атаку, но быстро отказался от этого. «Полк отошел в тыл от этого фатального редута, – говорит Франсуа, – с 11 офицерами и 257 унтер-офицерами и солдатами; остальные были убиты и ранены…»
[1815] «Я был серьезно потрясен, – вспоминал Франсуа, – мой кивер пробит картечью, как и фалды моего мундира; живот, бока, бедра – все в ушибах…» Нестерпимо вдруг заболела рана, полученная 6-го. В роте Франсуа лейтенант был убит, у суб-лейтенанта часть левой руки и бедра были оторваны ядром, старший сержант, 3 сержанта, 6 капралов, 57 солдат и барабанщиков были убиты; в роте осталось 5 человек! Из всего полка в строю оставалось 300 солдат и 11 офицеров из 4100, которые были утром
[1816]. С трудом дотащился в тыл и раненый Фавье. В общем, вряд ли 30-й полк мог хоть ненадолго удержать захваченный «редут» – слишком очевиден был перевес русских, которые «навалились» и раздавили его. «30-й полк действительно был буквально расстрелян. Оторванные части тел летали в воздухе…» – не без преувеличения писал очевидец Ложье
[1817].
