Большую часть времени Наполеон прогуливался по небольшому пространству, иногда садился на стул; время от времени что-то напевал. Прохаживаясь и напевая что-то вполголоса, он «машинально опускал на мгновение руку в карманчик своего жилета, чтобы вытащить пилюли, которые ему были прописаны от простуды. Его фигура выражала одновременно озабоченность и бесстрастность» (Солтык). Возможно, как следует из строк Сегюра и Дедема, император иногда покидал место возле оврага и прогуливался рядом с Шевардинским редутом. Приблизившись к бригаде Дедема и услышав, как солдаты просят его скорее бросить их в бой, ответил: «Полки, подобные этим, не посылаются в огонь иначе, как для того, чтобы решить победу»
[1955]. В 10 часов утра он выпил стакан пунша, продолжая бороться с насморком. В полдень Боссе спросил Наполеона, не хочет ли он завтракать. Наполеон сделал отрицательный жест. Префект «неосторожно сказал ему, что не существует причины, которая могла бы помешать завтракать, раз это можно; тогда он довольно резко» попросил Боссе удалиться
[1956].
Наполеон постоянно держал в руке небольшую складную подзорную трубу, которую временами наводил на поле боя, стремясь сквозь дым что-либо разглядеть. Но главным средством следить за ходом событий были, конечно, многочисленные рапорты. «Каждый миг, – вспоминал Дюмонсо, капитан 2-го полка гвардейских шеволежеров, много часов простоявший к северу от командного пункта и наблюдавший за императором, – офицер-ординарец или офицер штаба приезжал передать рапорт, о событиях боя. Они шли прямо к императору и отдавали свой рапорт не слезая с лошади, но сняв шляпу… Император слушал, не поднимаясь со своего стула, сохраняя невозмутимое спокойствие, отвечая кратко и немедленно отправляя обратно». Наблюдал за императором, «не сводя с него глаз», и Пион де Лош, чья батарея вначале тоже была к северу от командного пункта, а затем прикрывала его с фронта: «Более ста офицеров Главного штаба подбегали один за другим к императору; он выслушивал их рапорты и отсылал движением руки», как показалось Пион де Лошу, «ни разу не промолвив слова»
[1957].
Где-то около 7 утра Наполеону сообщили о ранении маршала Даву. Чуть позже пришло известие, что убита его лошадь, но сам маршал только легко ранен. Наполеон сказал с чувством: «Слава Богу!» Император немедленно приказал Мюрату принять командование от Даву, если принц выбыл из строя. Рапп должен был заменить также выбывшего из строя генерала Компана. Понимая, что движение войск Даву столкнулось с большими трудностями, Наполеон немедленно отдает приказ войскам Нея двигаться вперед. Майор Ле Руа, который был в те минуты в ставке, видел императора сидящим на краю оврага; левый локоть его опирался на землю, сам он смотрел направо, туда, где шел бой. Ле Руа расслышал, как Наполеон сказал адъютанту: «Быстрее езжайте и скажите Нею, чтобы он двигался вперед»
[1958]. Через какое-то время к Наполеону прибыл и сам Даву. Император разговаривал с ним, прохаживаясь взад и вперед по маленькому пространству. Маршал, «страдая от контузии, с трудом следовал за Наполеоном» (Боссе).
Предоставив Нею и Мюрату почти полную инициативу на том участке фронта, который был прямо перед ним, Наполеон продолжал неослабно следить за ходом событий. Несмотря на ожесточенность боя, Ней по крайней мере один раз счел необходимым лично примчаться в ставку и доложить обстановку императору. Лейтенант Зуков, прикомандированный к штабу Нея и с трудом поспевавший за ним на своей маленькой лошадке, увидел, как маршал прискакал на командный пункт Наполеона. Зуков смог расслышать только первые слова императора: «Итак! Маршал?» Зато хорошо видел, как император, будучи пешим, сердито хлещет воздух своим хлыстом
[1959].
Менее эффективно Наполеон мог управлять войсками Богарне и Понятовского. Фактически он должен был полностью положиться на их опыт и инициативу, добиваясь только относительной координации их действий с действиями центральной группировки. Этого как раз и не получалось. К началу 10-го, когда для русских создалась угрожающая ситуация (французы оттеснили их от Багратионовых «флешей» и захватили Курганную высоту), стройность первоначального замысла Наполеона была уже разрушена. Две дивизии Даву, хотя и захватили южную «флешь», не смогли там утвердиться; Понятовский, встретив сильное сопротивление русских на Старой дороге, не проявил горячей решимости сломить его и помочь войскам 1-го корпуса; Ней, бросив часть войск вправо для поддержки Даву, ослабил удар по северной «флеши» и создал заметный разрыв между своими войсками и войсками Богарне; наконец, Богарне, вынужденный атаковать батарею Раевского как можно скорее, не ожидая явного успеха Даву и Нея, обрек свои части на быстрый отход с Курганной высоты.
Без сомнения, к началу 10-го Ней и Даву уже не раз просили у Наполеона поддержки, рассчитывая на дивизии Фриана и Клапареда. Но император, верный своему принципу сохранять резервы и понимая, что значительная часть русских войск еще не введена в дело, медлил с решением. Осторожный и методичный Бертье, неизменно находившийся рядом с императором, поддерживал у Наполеона сомнения в необходимости столь решительного и неожиданного шага, как использование резервов уже в начальной стадии сражения. Все же в 9 – самом начале 10-го Наполеон отдает приказ о движении вперед дивизии Клапареда. Однако, достигнув Каменского оврага, она неожиданно была остановлена. Вместо нее на помощь войскам Даву и Нея пошла дивизия Фриана
[1960]. Хотя последняя по численности значительно превосходила дивизию Клапареда (7300 против 2500 человек), на что справедливо указывает А. И. Попов, но сама задержка с переброской пехотных подкреплений Даву и Нею заметно приостановила их в целом успешные действия. Когда к 10 часам Фриан подтянул дивизию в район «флешей», русские уже не только смогли привести свои войска в относительный порядок за Семеновским оврагом, но и выбить солдат Богарне с Курганной высоты.
Майор гвардейской артиллерии Булар отмечал, что в прежние сражения офицеры обычно с восхищением наблюдали «за тем, как император демонстрировал зрелищный эффект с помощью одного из своих характерных ударов. И теперь мы тоже ожидали увидеть его лицо, озаренное ликованием, как это бывало в дни его расцвета, когда он демонстрировал какое-нибудь новое чудо. Но сейчас мы ждали напрасно»
[1961]. «Все окружающие с изумлением смотрели на него, – пишет Сегюр, – это была ленивая мягкость, лишенная всякой энергии».
