Особенно заметное влияние оказала книга Бернгарди на К. Маркса и Ф. Энгельса, живших тогда в Англии и опубликовавших серию статей по военной истории для «Нью-Йорк дейли трибюн» и «Новой американской энциклопедии». Тема Бородина, вероятно, впервые начинает интересовать Энгельса, который пытался заниматься военно-исторической теорией, в 1853 г. В апреле этого года, когда назревала Крымская война, Энгельс в письме к И. Вейдемейеру всерьез ставит «практический вопрос»: «что должна делать революционная армия в случае удачного наступления на Россию?» Под «революционной армией» он понимает объединенные силы будущей демократической Европы. В этой связи он и обратился к войне 1812 г. «Русская кампания 1812 г.» была для него «темной и неясной», в частности потому, что он не мог ответить на вопрос, входило ли в оперативный план Наполеона с самого начала сразу идти на Москву или нет
[172]. Уже во время Крымской войны, делая обзор военных действий для газеты «Нью-Йорк дейли трибюн» и описывая сражение при Альме, Энгельс вспоминает Бородино, «где русская пехота, хотя и разбитая, продолжала драться, не способная к панике»
[173]. В декабре того же года он совместно с Марксом вновь возвращается к теме 1812 г., пытаясь выяснить причины поражения Наполеона в походе на Москву. При этом, обращаясь к прогнозам на будущее, Энгельс и Маркс рассматривали Австрию и Германию в качестве важных участников общеевропейского (надо полагать, демократического) лагеря в борьбе с реакционной царской Россией
[174]. В 1855 г., вновь поднимая тему борьбы объединенных армий Европы против России, Энгельс обращается к Бородинской битве. Наполеон при Бородине, по его мнению, совершил серьезнейшую ошибку: «…он в решающий момент не двинул вперед гвардию и тем самым упустил случай помешать русским войскам отступить в полном порядке»
[175].
Наконец, в 1857 г., когда Энгельс при участии Маркса работал для «Новой американской энциклопедии», был окончательно сформирован взгляд на Бородинское сражение. Основным источником послужил труд Бернгарди (при периодическом обращении к Жомини, которого Энгельс явно предпочитал Клаузевицу). Французская армия, имея в целом около 125 тыс. бойцов, 5 сентября потеснила русских на левом фланге, что позволило Наполеону в день генерального сражения попытаться прорвать этот фланг, «ограничиваясь наблюдением за центром русских». Весь «план Наполеона был построен на ошибках Кутузова». Несмотря на ожесточенное сопротивление русских у люнетов южного фланга и в центре (по мнению Энгельса, «редут Раевского» был взят французами к 11 часам и отбит войсками Васильчикова в начале 12-го), атаку Платова и Уварова (которая «до некоторой степени» расстроила план Наполеона), ситуация для русских складывалась критическая. Будучи сброшены с позиций у Семеновского оврага, «в беспорядке мелкими группами они бежали к Можайску, и их удалось собрать лишь поздно ночью; только три гвардейских полка сохранили некоторый порядок». Уже в 12 часов французы заняли позицию непосредственно в тылу русского центра. Около 3 часов дня русские уступили редут в центре и затем начали общее отступление. Русские потери насчитывали 52 тыс. человек; в строю на следующий день оказалось столько же. Численность французской армии, потерявшей 30 тыс., была значительно большей, особенно с учетом сохранившегося гвардейского резерва в 14 тыс. пехоты и 5 тыс. кавалерии и артиллерии. Французам удалось захватить 40 орудий и 1 тыс. пленных. «Если бы Наполеон ввел в сражение свою гвардию, то, по словам генерала Толя, – писал Энгельс вслед за Бернгарди, – русская армия была бы наверняка уничтожена. Однако он не рискнул своим последним резервом… и, может быть, поэтому упустил возможность заключения мира в Москве»
[176]. Энгельс еще не раз обращался к Бородинской битве
[177]. Однако, хотя отношение пренебрежительного превосходства к русским у Энгельса постепенно проходило, его представления о Бородине остались, по-видимому, неизменными.
В 1860-е гг., когда в германской исторической науке господствующие позиции все более стали занимать «малогерманцы» (Г. Зибель, Г. Трейчке и др.), превознося деятельность прусской монархии, продолжали выходить многочисленные материалы немецких участников Бородинского сражения
[178], наиболее важными среди них были воспоминания Франца Людвига Августа фон Меерхайма (1785–1858), первого лейтенанта саксонского полка Гар дю Кор, впоследствии полковника и адъютанта короля Саксонии, изданные сыном. Вместе с ними были опубликованы письма «с берегов Волги» его командира полковника А.В.Ф. Лейсера, попавшего в день сражения в русский плен. Эти материалы окончательно закрепляли саксонскую версию взятия «большого редута», которая почти напрямую оспаривала французскую версию, ставшую к тому времени символом военной славы и предметом гордости французов. Пройдет 10 лет, и германские войска растопчут французскую армию, с которой они воевали бок о бок на Бородинском поле. Большой интерес представляли также мемуары мекленбуржца Карла Фридриха Эмиля фон Зукова (1787–1863), который в 1812 г. был лейтенантом 4-го вюртембергского полка линейной пехоты в 25-й вюртембергской дивизии корпуса Нея и участвовал в бою у Семеновских укреплений, а также воспоминания Карла Шееля, трубача 2-го карабинерного полка из дивизии Дефранса. Продолжали публиковаться и переводиться на немецкий язык специальные работы
[179]. Весь этот поток литературы апеллировал к чувству гордости немецких солдат за подвиги, проявленные на Бородинском поле, звал к новым победам во имя единой Германии и к мщению за страдания и унижения, которые достались немцам по вине французского императора в начале века.
