Даже приняв «2000 лошадей» за явную метафору, использованную автором, не только известным мемуаристом, но и художником, можем все-таки предположить, что император отдал приказ о введении в бой всей гвардейской артиллерии. Но Шамбрэ, в 1812 г. капитан гвардейской конной артиллерии, утверждает, что было использовано в общей сложности только 36 орудий гвардии (мы полагаем, что в эту цифру он включил 24 орудия «батареи Сорбье» и 12 полковых пушек Легиона Вислы). По всей видимости, Шамбрэ все же ошибался. Целый ряд иных свидетельств убеждает, что Наполеон использовал до шести десятков орудий гвардейской артиллерии, а с учетом полковых пушек Легиона Вислы – до семи или немного больше. Основную массу гвардейской артиллерии вывел на позиции в 4 часа дня генерал-адъютант Лористон
[1975].
Таким образом, к 4 часам дня, когда к востоку от Курганной высоты заканчивали «перемалываться» последние русские резервы, Наполеон уже задействовал значительную часть гвардии: Легион Вислы (3 тыс. при 12 орудиях) был фактически в деле возле «большого редута», дивизия Роге (3800 человек) подпирала войска Нея и Даву и была готова в любой момент ринуться в огонь, кавалерийская бригада Кольбера (8 эскадронов) поддерживала атаки 2-го и 4-го корпусов резервной кавалерии, наконец, непосредственно вела огонь большая часть гвардейской артиллерии.
Более того, в 4 часа, когда в бой пошла артиллерия, ведомая Лористоном, Наполеон отдал приказ двинуться вперед всей гвардейской кавалерии, 3-й гвардейской пехотной дивизии и оставшейся артиллерии. Этот приказ, чуть позже отмененный, историками обычно не упоминается. Между тем о нем писали два офицера артиллерии – Пион де Лош и Булар, а также инспектор смотров Деннье. «Около 4 часов… – свидетельствует Пион де Лош, – маршал Лефевр крикнул: “Вперед всю гвардию”. Артиллеристы не знали, относится ли это к ним или нет. Император закричал нам, проезжая по равнине: “Вперед, пусть трусы погибнут!”» Майор Булар также писал, что гвардия была двинута вперед, но затем остановлена и возвращена на старое место. Наконец, поразительно точно совпадают с этими свидетельствами и строки Деннье о том, что одновременно с отъездом императора «священные эскадроны медленно выдвигались вперед, казалось, им были доверены судьбы мира; уважение, страх, надежды вошли в наши сердца. Внезапно эти войска остановились: император отдал другой приказ!». Сам Деннье объяснял это так: «Маршал, имени которого я не назову, приблизился к императору и сказал ему: “Сир, Ваше Величество в восьми сотнях лье от своей столицы!” Эти слова, произнесенные басом, были между тем услышаны графом Дарю, государственным министром, который оказал мне честь повторить их»
[1976]. Могла ли эта фраза произвести столь драматический эффект на Наполеона, последующее решение которого имело поистине исторические последствия?
Примерно в половине 4-го Наполеон посчитал возможным позавтракать. Если в полдень он резко отчитал Боссе за такое предложение, то теперь, хотя кавалерийский бой за «большим редутом» был еще в самом разгаре, расположение духа у него было иным: центр русских позиций был почти прорван. Многолетний опыт и интуиция подсказывали императору, что еще полчаса усилий, и наступит решающий момент боя. Тогда можно будет нанести последний, роковой удар резервами. Наполеон съел немного хлеба и выпил стакан неразбавленного красного вина (вероятно, шамбертена). Когда завтрак был закончен, к Наполеону подвели чудом оставшегося в живых на «большом редуте» больного генерала П. Г. Лихачева. Наполеон, довольный взятием «редута» и «подарком», который ему преподнес Богарне, благосклонно поговорил с пленным генералом несколько минут и, желая закончить столь великий день театральным жестом, приказал возвратить Лихачеву шпагу. Однако старый генерал ответил отказом, мотая головой и повторяя «нет, нет». Наполеон был удивлен «нетактичностью генерала», а поляк Р. Солтык, переводивший разговор, попытался сгладить ситуацию, объяснив, что это шпага не генерала, а его адъютанта. Пренебрежительно улыбнувшись, Наполеон отдал шпагу обратно французскому адъютанту, который ее принес, и жестом приказал увести генерала. Полковник Лежен услышал, как император, обращаясь к свите, «сказал настолько громко, чтобы тот услышал: “Уведите этого глупца”. После разговора с русским генералом и его странным жестом Наполеоном овладело заметное беспокойство. «… Ему казалось непонятным, – писал Коленкур, – как могло случиться, что захвачено так мало пленных, когда редуты были взяты с такой стремительностью и окружены со всех сторон кавалерией Неаполитанского короля. Он выразил неудовольствие по этому поводу и задал в связи с этим очень много вопросов. Он не скрывал, что желает других результатов и надеется на них. “Мы выиграем сражение, – сказал он, – русские будут разбиты, но дело не будет завершено, если у меня не окажется пленных». Император казался озабоченным”. В таком настроении Наполеон и отправился в 4 часа дня в рекогносцировку, желая лично увидеть результаты сражения»
[1977].
С трудом сев на лошадь (в этой поездке император был на Эмире и Куртуа), Наполеон шагом поехал вперед. Любое резкое движение вызывало у него боль. Сомнения, чувство неуверенности и неопределенности с новой силой завладели императором. Если накануне сражения Наполеон ставил перед собой двойную цель – разгромить русскую армию и войти в неприятельскую столицу, то теперь он все более склонялся к иному решению. Цена, которую он должен был заплатить за разгром неприятельской армии, превосходила все его предварительные оценки и могла оказаться гибельной. Не лучше ли было просто оттеснить русские войска и заставить Кутузова сдать Москву? В этом случае Наполеон, сохранив боеспособность своей армии, извлек бы главным образом политические преимущества, оказавшись в русской столице и, возможно, вынудив Александра I к мирным переговорам (о такого рода переменах акцентов в планах Наполеона писали весьма проницательные современники – маршал Гувион Сен-Сир и представитель британского правительства при русской армии Р. Т. Вильсон, относя это, правда, к кануну сражения
[1978]).
