Отъехав немного от Шевардинского редута, Наполеон приказал двинувшемуся было вперед гвардейскому резерву остановиться. Теперь окончательное решение, будет ли брошена вся гвардия в огонь, а фактически – вопрос об изменении всего стратегического плана Наполеона – зависели исключительно от тех впечатлений, которые произвело бы на императора поле боя. Советы и комментарии лиц, сопровождавших Наполеона в этой поездке или встреченных им, могли усиливать или ослаблять эти впечатления
[1979].
Император пересек Каменский овраг и двинулся в направлении «флешей». «Тем временем, – вспоминал Роос, хирург 3-го вюртембергского конноегерского полка, находившийся со своим перевязочным пунктом у ручья Каменка, – поперек нашего оврага проехал с большой свитой Наполеон. Медленность его передвижения, казалось нам, означает спокойствие и внутреннюю удовлетворенность ходом битвы; ведь мы до сих пор не научились разбираться в выражении его серьезного лица…»
[1980]
Подъехав к «флешам», Наполеон далее направляется к д. Семеновское, «где остается долгое время. Ружейный и картечный огонь так силен, что штабу… приказано слезть с лошадей». Ружейные пули «поражают каждую выставляющуюся голову. Наполеон почти один отправляется вперед» (Пеле). Император, повторяя, что победа «не доставила еще следствий, которых можно было от нее ожидать», видит, что русские массы все еще не расстроены, но наоборот, пытаются вновь сконцентрироваться и атаковать. Двигаясь по полю боя, Наполеон пытается оценить примерные потери русской армии. Они, как ему было очевидно, значительно превосходили французские, но могли составить, как он тогда думал, не более 30 тыс. человек
[1981]. Это мнение оказалось ошибочным. Психологически и Наполеон, и французское командование не были еще готовы к восприятию подлинных потерь того дня. Поэтому, зная, что русская армия составляла накануне сражения не менее 130 тыс., император мог предположить, что Кутузов располагает, хотя и потрепанными, но еще значительными силами. Особое впечатление на Наполеона произвело почти полное отсутствие пленных и значительных трофеев. Одиночные солдаты, раненые, и разбитые пушки, захваченные французами, явно свидетельствовали о готовности русских продолжать борьбу. И все же, находясь возле д. Семеновское, Наполеон все еще не отваживался принять окончательное решение отказаться от использования гвардии. Он приказывает войскам Даву и Нея, когда массы русских еще более будут расстроены орудийным огнем, вновь двинуться вперед.
К 5 часам вечера Наполеон прибыл к Курганной высоте. Отсюда он обозрел отступившие на километр русские порядки и энергично действующие со стороны д. Горки батареи. «Наполеон, – отмечает Пеле, – хотел прорвать русскую армию, преследовать ее по пятам, чтобы довершить ее разрушение. Для этого нужно было взять последнее укрепление, этот горкинский редут, который, поддерживая оборону Псаревского оврага, брал в тыл всю местность, лежавшую между селом и редутом кирасир (Курганной высотой. – В.З.)». Действительно, ни взятие Семеновского, ни взятие «большого редута» не привели к прорыву русского фронта и выходу французов на их главную коммуникационную линию. Русская армия могла спокойно отойти в течение ночи. Проехав немного севернее от Курганной высоты и оставив позади себя многочисленный штаб, Наполеон, используя заросли и перелески, попытался приблизиться к русским позициям у Горок. С ним были Мюрат, Бертье, Коленкур, Дюрок, Бессьер и один паж. Где-то здесь, возле леска, обстреливаемого русскими, и состоялось историческое решение не посылать гвардию вперед. Материалы Пеле и Сегюра позволяют довольно точно воспроизвести характер того разговора, который здесь состоялся. Император выразил мнение отнять «горкинский редут»; он повторял, что победа «не доставила еще следствий, которых можно было от нее ожидать». Тогда Мюрат, «указывая на нашу почти совсем разбитую армию, заявил, что для этого потребуется гвардия». Услышав это, «Бессьер указал на расстояние, отделявшее от нас неприятельские укрепления», а затем прибавил, «что между Наполеоном и Францией простирается целая Европа и поэтому необходимо сохранить хотя бы эту горсть солдат, на которую император мог рассчитывать». В свою очередь Бертье заметил, что «слишком поздно, и неприятель укрепился на своей последней позиции и что пришлось бы еще пожертвовать не одной тысячей человек, не добившись удовлетворительного исхода сражения». Дюрок и Коленкур либо хранили молчание, либо осторожными репликами поддерживали мнение большинства. Возможно, что и тогда император, мучимый сомнениями, продолжал выражать желание проехать еще вперед, чтобы лучше разглядеть местность и неприятеля. Вокруг свистели пули. Все решил «какой-то генерал или штаб-офицер 1-го корпуса, встревоженный опасностью, которая угрожала императору, взял его за руку и сказал ему: “Здесь не ваше место. Неприятель заметил эту группу: он наводит пушки в эту сторону”». Наполеон позволил увести себя.
Этот импровизированный военный совет был довольно необычен в практике принятия Наполеоном решений. Чаще всего Наполеон еще до того, как предлагал высказать суждение своим военачальникам, уже имел сформированное мнение; мнение хотя и не окончательное, но достаточно ясное. Соотнося свое представление в решении вопроса с суждениями подчиненных, император либо укреплялся в своем решении, либо вносил в него некоторые частные коррективы. Здесь же все было иначе. Наполеон не только не имел предварительного ясного собственного решения, но и не мог его принять даже после того, как выслушал мнения участников «совещания». Окончательным толчком к тому, чтобы император определился с историческим решением, стали слова какого-то безымянного офицера 1-го корпуса!
Император стал медленно возвращаться к Шевардинскому редуту. По дороге он подозвал маршала Мортье и дал приказ Молодой гвардии «охранять поле сражения», но ни в коем случае не переходить овраг, отделяющий неприятеля. Спустя некоторое время он, в какой-то задумчивости, вновь повторил тот же самый приказ
[1982].
