Итак, вне всякого сомнения, ряд решений главнокомандующего Великой армией 7 сентября, а также общий характер его поведения на поле боя, недостаточно решительный и инициативный, имели драматические последствия для исхода Бородинской битвы, для судеб европейской и мировой истории. Наиболее важным в этой связи в поведении Наполеона были два момента. Во-первых, как главнокомандующий, он не обеспечил должной скоординированности в действиях руководимой им армии, а во-вторых, отказался от введения в бой в наиболее решительный момент сражения основной части гвардейского резерва.
Причины столь серьезных для главнокомандующего просчетов мы можем объяснить следующими обстоятельствами. 1. Явно сказалось физическое и эмоциональное состояние Наполеона, предопределенное общей усталостью, обострением целого комплекса болезней, падением жизненного тонуса и притуплением той способности к неожиданному озарению, которое отличало его ранее как военного гения. 2. Наполеон (впрочем, как и вся армия) психологически не был готов к столь упорному и ожесточенному сражению, каким оказалось Бородинское. В этом проявилась недооценка Наполеоном противника в предшествующий генеральному сражению период войны. Поэтому к концу дня 7 сентября Наполеон, изумленный стойкостью русских и небывало малым числом пленных, был уже склонен переоценивать степень прочности русской обороны. 3. 7 сентября Наполеон был вынужден принимать решения не только как военачальник, но и как император. Известия об испанских событиях, полученные им накануне, обострили чувство тревоги за дела Империи. В этой связи сохранность императорской гвардии виделась ему гарантом политической прочности всей Империи и престола. 4. В ходе самого сражения все более укреплялась надежда императора на возможность заключения мира в Москве даже при условии не полного разгрома русской армии. Впрочем, наряду с этим, Наполеона не оставляла мысль и о том, что придется давать еще одно сражение, прежде чем удастся вступить в Москву. Это тем более удерживало его от решительного шага использовать 7 сентября императорскую гвардию.
3.7. После сражения
Среди многочисленных легенд, которые память русских породила о Бородинском сражении, была легенда о том, что неприятель вечером 7 сентября покинул поле боя и отошел на прежние позиции. Это дало возможность многим историкам и писателям, начиная с А. С. Шишкова и заканчивая авторами 80-х и 90-х гг. ХХ в., утверждать о несомненной победе русского оружия под Бородином. В основе этого мифа лежало, во-первых, вполне понятное стремление Кутузова, кстати, убежденного, что битву он все же не проиграл
[1996], изобразить результаты сражения в наиболее благоприятном для себя свете, а во-вторых, реальные ощущения солдат русской армии, выстоявших в небывало ожесточенном бою. Все это, казалось, находило подтверждение в официальных бумагах. «…Мы остались хозяевами поля боя, – сообщалось в официальных известиях из армии от 8 сентября. – На следующий день генерал Платов был послан для его [неприятеля] преследования и нагнал его арьергард в 11 верстах от деревни Бородино»
[1997]. Позже А. Н. Муравьев будет даже писать, что ночью после сражения он «спал на батарее Раевского»
[1998].
Если отвлечься от чисто пропагандистских целей многих документов, составленных в квартире Кутузова, и от особенностей человеческой памяти, способной спустя многие годы вводить в искреннее заблуждение даже самого беспристрастного участника события (как в примере с А. Н. Муравьевым), то и в этом случае оказывается, что некоторые партии разведчиков, посланных ночью на поле боя русским командованием, дали искаженную информацию
[1999]. В свое время А. Н. Витмер попытался объяснить, почему это произошло. Разведчики «слышали впереди полную тишину, были усталы, измучены физически и нравственно», поэтому и доложили, что прошли, дескать, версту и неприятеля не встретили: «Должно, ушел к себе». Рассвет же застал нашу армию уже в полном отступлении, и было, конечно, не до того, чтобы разбираться, правильными ли были ночные депеши или нет. «С течением времени легенда пустила глубокие корни и вошла в историю особенно потому, что она, конечно, льстила нашему народному самолюбию», – завершал свои размышления Витмер
[2000].
В 1988 г. Н. А. Троицкий, попытавшийся окончательно разрешить этот вопрос, сославшись на ряд широко известных французских материалов (работы Сегюра, Шамбрэ, Деннье и др.), пришел к выводу, что Великая армия ночевала на поле сражения, хотя многие части и отошли «от главных пунктов кровопролития» с намерением просто «отдохнуть не на трупах своих товарищей»
[2001]. Соглашаясь с Троицким в целом, определим более точно места ночевки основных соединений Великой армии и попытаемся воссоздать эмоционально-психологическую атмосферу ее бойцов.
Итак, вечером 7 сентября пошел дождь, подул холодный порывистый ветер. Солдаты корпуса Даву, штурмовавшие Семеновские укрепления, устраивали свой бивак прямо на поле боя, там, где застал их конец сражения, среди мертвых и умирающих тел. 2-я дивизия заночевала на возвышенности перед лесом, в который отступил неприятель. 33-й линейный построился даже в каре, боясь неожиданного нападения
[2002]. Где-то недалеко от южной «флеши» заночевали оставшиеся в живых бойцы 57-го
[2003]. Остальные полки 5-й и 4-й дивизий бивакировали, вероятно, возле Семеновского оврага.
Севернее их расположились части корпуса Нея. «3-й корпус остался на той местности, которую захватил накануне», – писал Пельпор
[2004]. Это подтверждает дневник Бонне
[2005], а также мемуары Зукова, который вспоминал, что бивак был «на поле чести среди мертвых товарищей»
[2006].
«Всю ночь напролет, – вспоминал Фоссен, – мы провели на поле сражения. Стоны несчастных раненых было жалостно слушать, о каком-либо уходе за ними или уборке их куда-либо нечего было и думать; не было даже сколько-нибудь воды вблизи. Те, которых 7 сентября пощадила коса смерти, питались мясом убитых лошадей с можжевеловыми ягодами; у некоторых еще оставалось немного свалявшейся муки для похлебки, о хлебе нечего было и думать»
[2007]. Время от времени со стороны русских доносились крики или редкие орудийные выстрелы
[2008].
