Брандт видел, как Наполеон, «выглядевший бледным и мрачным», прибыл к восточным скатам Курганной высоты и приказал офицеру своей свиты отправиться с несколькими конными егерями к «большому редуту». Егеря и офицер образовали своего рода каре, и каждый на определенном пространстве вокруг себя сосчитал мертвые тела. Операция была повторена многократно. «Как мне сказали, – вспоминал Брандт, – эту операцию проделывали в разных местах, чтобы сосчитать убитых»
[2048]. Император оставался возле «большого редута» некоторое время, иногда поглядывая в подзорную трубу в сторону Можайска. Время от времени к нему подводили русских пленных, «не в очень большом количестве, и которые имели скорее вид усталых людей и оставленных в тылу; он спрашивал их, требуя сказать, какого они корпуса и много ли потеряли их полки»
[2049].
Ближе к полудню Наполеон возвратился в ставку, желая, помимо всего прочего, лично понять причину тревоги, всполошившей войска в районе Шевардинского редута. Об этом событии писало несколько очевидцев – Кастелан, Боссе, Булар, Шамбрэ, Гардье. Но наиболее точную картину дал Дюмонсо, непосредственный участник происшествия. Утром половина полка «красных улан» (2-го гвардейского шеволежерского) была отправлена искать фураж и произвести под командованием второго майора ван Хассельта рекогносцировку. «Красные уланы» двинулись вправо – в места боев 5-го корпуса, дошли до совершенно разоренной деревни (определенно Утицы) и, найдя там немного фуража, расставили вокруг посты. Неожиданно услышав где-то впереди себя «ура», они должны были выслать взвод солдат во главе с лейтенантом Зигелем-сыном, чтобы произвести разведку. Около полудня этот взвод, скача во весь опор, внезапно появился у бивака, извещая громкими криками о том, что следом за ним идут казаки. Повсеместно поднялась тревога, раздавались призывы: «На лошадей!», «К оружию!», «К палаткам императора!» Крики мешались с нестройными звуками труб. Котелки с пищей были опрокинуты, огонь перебросился на подстилки, лежавшие вокруг костров… Испуганные лошади брыкались, вырывались и убегали… Только появление хладнокровного маршала Бессьера смогло навести порядок. Солдаты наконец-то построились, и лейтенант Зигель сообщил маршалу, что при выходе из леса на него неожиданно напали и погнались многочисленные казаки. Бессьер приказал одному эскадрону отправиться в разведку. Через некоторое время тот возвратился, не найдя ни малейших признаков неприятеля. Был дан отбой, и гвардейцы вернулись на бивак. Наполеон, вернувшийся из рекогносцировки, когда солдаты еще были построены, сказал перед фронтом 2-го полка гвардейских улан «беззаботным тоном», обращаясь к герцогу Истрийскому (Бессьеру): «Ба! Ба! Это не к лицу»
[2050].
Примерно через час Наполеон вновь, сопровождаемый штабом, продолжил объезд поля сражения
[2051]. Бывший с ним в этой поездке Боссе видел, что «русские полки целыми рядами лежали распростертыми на окровавленной земле и этим свидетельствовали, что они предпочли лучше умереть, чем отступить хоть на один шаг»
[2052]. Иногда Наполеон приказывал определить, чем именно были убиты солдаты и какие части были на том или ином участке фронта. Император пытался точно понять, как действовали русские войска и сколько они могли потерять. Общим мнением было, что по всей линии в общем на одного убитого француза приходилось три, а то и более русских. Кастелан, например, уверял, что «было 6 мертвых русских против одного француза»
[2053]. В 18-м бюллетене, написанном рукой Наполеона, значилось: «Из 6 трупов было по одному французу и 5 русских»
[2054]. «…Я сам насчитал 20 мертвых русских на одного француза», – написал офицер 25-го линейного Паради
[2055].
Участник этой поездки адъютант Нарбонна Кастелан записал в своем дневнике впечатления об увиденном: в одном месте тремя рядами мертвых и умирающих четко были обозначены каре русской гвардейской пехоты. Наряду с предварительным подсчетом потерь Наполеон, как и во время первой поездки, продолжал проявлять заботу о раненых. Кастелан оставил нам историю, как один из наполеоновских солдат, раненный в голову, подбежал к императору с просьбой сделать ему перевязку. Наполеон, приказав дать ему водки и сделать перевязку, спросил, из какой тот страны. «Из Флоренции», – был ответ. Кастелан, слышавший это, неожиданно для себя был поражен мыслью о странности судьбы, которая привела флорентийца умирать в качестве французского конскрипта под стены Москвы. Между тем хирург императора барон Ивон с недовольным видом слез с лошади и сделал солдату перевязку. Догнав через несколько минут Наполеона и свиту, он пожаловался на то, что император уже истратил на раненых весь запас корпии, предназначенный для него самого
[2056]. Но как это могло помочь такому количеству раненых?
