Какими же оказались Наполеон и его армия у Толстого в описании Бородинского сражения?
[366] Прославляя русскую победу, Толстой вольно или невольно написал те страницы, которые касались Наполеона, его армии, французов и немцев, в пренебрежительном и ироническом тоне. Так, анализируя диспозицию, которую привел по Богдановичу, Толстой не пожелал видеть в ней ничего не только гениального, но и разумного. Сам Наполеон, по мнению автора, находился так далеко от поля боя, что ход сражения ему вообще «не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено». Великая армия безусловно, считал Толстой, проиграла сражение, так как победа могла быть только «в сознании сражающихся». В этом смысле русские, в отличие даже от немцев, сражавшихся на их стороне (как, например, Вольцоген), без сомнения чувствовали себя победителями. (Удивительно, что Толстой, противопоставляя сознание русских сознанию людей других наций, особенно даже и не французов, а немцев, позаимствовал идею об изначальной предопределенности нерешительного исхода сражения у Клаузевица!)
В 1867–1869 гг. роман вышел из печати. Он составлял тогда «вопрос времени», и им была занята «чуть ли не вся русская публика». Роман, и в особенности страницы, посвященные Бородину, вызвали волну критики. При этом если «ветераны» (А. С. Норов, П. А. Вяземский, А. А. Щербинин и др.)
[367] обрушились на то, как Толстой описывал русскую армию, то люди более либеральных взглядов критиковали страницы, посвященные Наполеону и европейскому солдату. «…Описания военных сцен, происходящих в иностранных войсках, далеко не имеют той силы и жизненной правды, которыми отличаются собственно русские военные сцены», – отметил капитан Н. А. Лачинов, сотрудник «Военного сборника», преподававший военную историю и тактику в кадетском корпусе
[368]. Лачинов был категорически против тезиса о том, что Наполеон, готовясь к Бородинскому сражению, заведомо, как якобы и Кутузов, рассчитывал на поражение, так как «нерешительный его исход» мог вызвать гибель армии. Диспозиция Наполеона была «совершенно разумной и сообразной с обстоятельствами»
[369]. Еще более решительно критиковал Толстого за пренебрежительное изображение Наполеона и его маршалов преподаватель Академии Генштаба А. Н. Витмер. Даже спустя много лет Витмер продолжал указывать на множество общих и частных ошибок Толстого в изображении Великой армии при Бородине
[370]. И вместе с тем все критики тех строк Толстого, которые искаженно изображали Великую армию в день сражения, были вынуждены согласиться с тем, что «нигде, ни в одном сочинении, несмотря на все пожелания, не доказана так ясно победа, одержанная нашими войсками под Бородином», и что Толстой указал «на самую из действительных побед, одержанных нашими войсками, – победу нравственную»
[371].
Толстой был так убедителен, что право русских на «свою правду» в отношении Бородина признали и за рубежом. В 1879 г. вышел первый французский перевод «Войны и мира», в 1885 г. – второе издание, и далее – почти ежегодно стали выходить все новые и новые издания романа. После Франции «Войну и мир» стали издавать в Германии, Дании, Америке, Англии и других странах. Отдельной книжкой не раз издавались извлечения из романа, посвященные войне 1812 г. В 1942–1943 гг., по словам Луи Арагона, этот роман «стал предметом страсти французов». Тогда же, в годы Второй мировой войны, роман стал пользоваться беспримерным успехом в Британии и США
[372]. Но то, что иностранцы признали право русских считать Бородино своей победой, конечно, вовсе не означало, что их национальная память смирилась со своим «поражением».
Основоположником так называемого научно-критического направления в историографии 1812 г., представители которого столь самонадеянно в начале ХХ в. провозгласили, будто бы им удалось преодолеть псевдопатриотическую и мифологизированную картину Бородинского сражения, принято считать Александра Николаевича Попова (1820–1877), члена знаменитых Редакционных комиссий 1859–1860 гг. Присмотримся к работам Попова внимательнее. На интересующей нас проблеме этот основательный и осторожный в выводах ученый остановился в работе «Французы в Москве»
[373]. Начав повествование с конца Бородинского сражения, Попов на основе широкого круга опубликованных французских и немецких материалов дал фактологически насыщенную и исторически убедительную картину итогов и последствий боя для наполеоновской армии. Все упреки французских авторов в адрес Наполеона, который не бросил в дело резервы и не разбил русских наголову, «вытекают, – как писал Попов, – из общей французам уверенности, что в Бородинском сражении победа осталась на их стороне». Причина этой уверенности, полагал автор, была в том, что «частные успехи в разные моменты сражения и общая отчаянная храбрость, как солдат, так и офицеров, могли возродить и поддерживать это обольщение». О том, что сам Наполеон не считал Бородино победой, свидетельствует то, что бюллетень о победе он продиктовал только через несколько дней, когда убедился, что русские войска безостановочно продолжали отступление к Москве. «Очевидно, – пишет Попов, – это была такая победа, которая равнялась поражению». «Попятное движение наших войск после Бородинского сражения дало повод неприятелю присвоить себе победу. Но коль скоро отступление входило в общие военные соображения с самого начала кампании, то конечно оно не могло служить знаком проигранного сражения, тем более, что неприятель не отваживался преследовать»
[374]. В чем же было принципиальное расхождение нового «научного» направления со всей предшествующей русской историографией? Только в том, что оно все более делало упор на «объективной» предопределенности поражения французского императора и его армии под Бородином: на обусловленности результатов боя экономическими, общественными обстоятельствами, политическим перерождением режима Наполеона. Так, руководство Наполеона в 1812 г. огромными войсковыми массами было несовместимо с быстротой, отличавшей его тактику, и это приводило к быстрому уменьшению численности Великой армии, равнявшейся к Бородину 130 тыс. Кроме того, в решительный момент боя Наполеон не использовал свои резервы, так как император обязан во что бы то ни стало сохранить гвардию как гарант своего положения и престижа.
