В эпоху 1812 г. англичане, безусловно, были жизненно заинтересованы в гибельном для Наполеона исходе русской кампании. Генерал Вильсон, который день 7 сентября провел в Петербурге, обедая у вдовствующей императрицы в обществе русского императора и «августейшей фамилии», 12-го стал свидетелем того, как Александр I получил донесение главнокомандующего М. И. Кутузова «о поражении Бонапарта в генеральном сражении». «Сие вызвало общий восторг, – записал он в дневнике. – Тут же были объявлены императорские награды»
[463]. Английский посланник в Петербурге лорд У. Ш. Каткарт писал в Лондон: «Я счастлив сообщить, что армии его императорского величества одержали победу в самой упорной битве при Бородине»
[464]. 3 октября газета «Таймс» перепечатала это сообщение, а также опубликовала бюллетени русской армии и рапорт Кутузова царю о том, что произошло у Бородина. Ряд статей в «Таймс» и других газетах был посвящен Бородинскому сражению
[465]. «Таймс» называла день сражения при Бородине грандиозным памятным днем в русской истории и «фатальной битвой» для Наполеона. Последний «не получил никакого преимущества, как ни дорого он заплатил за Бородино».
Первоначально, когда Наполеон начал вторжение в Россию, в Лондоне не надеялись, что ее сопротивление будет длительным. Министр иностранных дел лорд Р. С. Каслри вообще полагал, что русские продержатся не более трех месяцев. Теперь же, после Бородина, британское общественное мнение кардинально изменилось. Русский дипломатический агент в Лондоне Борель доносил 11 октября канцлеру Н. П. Румянцеву: «До битвы при Бородино в обществе имели место малоблагоприятные высказывания о русских. Эта битва внушила более справедливое суждение о них». «Я вас заверяю, – писал он далее, – что все здесь единодушны в вопросе о том, что эта ужасная борьба закончится триумфом России…»
[466]. Теперь Наполеон, как сообщал премьер-министр Р. Б. Дж. Ливерпуль главнокомандующему британской армией в Испании А. К. Уэсли, будущему герцогу Веллингтону, окажется в более критическом положении, чем когда-либо, и не сможет послать подкрепления на полуостров
[467].
Живой интерес в Британии к событиям 1812 г. в России сохранялся в течение всех последующих лет Наполеоновских войн. В 1813 г., одновременно с изданием на русском языке брошюры полковника квартирмейстерской части П. А. Чуйкевича, в Петербурге выходит ее вариант на французском, немецком и английском
[468]. Книга эта привлекла внимание англичан, которые, по утверждению ряда авторов, переиздали ее в Англии
[469]. Однако она заинтересовала британцев отнюдь не описанием «регулярных» сражений 1812 г., а теми параллелями, которые Чуйкевич проводил между «средствами необыкновенными» в войне русских против Наполеона и действиями «гишпанских» партизан и британских войск на Пиренеях. Несомненный интерес имеет также факт выхода в 1813 г. в валлийском городке Суонси издания русских и французских документов, касавшихся войны 1812 г.
[470]
В 1815 г. в Британии выходят сразу три книги, затрагивавшие события 1812 г. в России
[471]. Эти издания были далеки от того, чтобы представить точное и пространное изложение войны 1812 г., и Бородинского сражения в частности. Они были основаны, главным образом, на официальных публикациях тех лет. Более глубокую картину мог бы предложить генерал Вильсон, издавший работу «Набросок военной и политической силы в России в 1817 г.»
[472]. Однако, как он сам заметил, было еще нельзя писать о кампании 1812 г. со всей откровенностью и «эта история… для Европы еще остается загадкой». Без сомнения, Вильсон систематически собирал все сведения о Бородинском сражении, увидеть которое ему самому не довелось. Однако в своей работе 1817 г., в свойственной британцу манере соотносить великие сражения другого народа с великими сражениями своего, написал следующее: «При Бородине, как при Ватерлоо, ряды были против рядов, человек против человека, и зов был обращен к храбрости каждого солдата: дело зависело от напряжения сил более, нежели от искусства маневрировать или от каприза судьбы…»
[473] В этом кратком замечании опытнейшего солдата, разделившего тяжесть войны с русской армией, был обозначен важный момент, свойственный всей англо-саксонской традиции в изучении событий 1812 г. и Бородина: внимание к внутренней, человеческой стороне, признание важности морально-психологического аспекта войны 1812 г. Вильсон работал над историей русской кампании многие годы, но опубликовать материалы до своей смерти в 1849 г. так и не сумел.
Признанным основоположником британской традиции изучения Отечественной войны 1812 г. и Бородина стал другой британец – великий писатель Вальтер Скотт. В июне 1827 г. вышли девять томов его книги «Жизнь Наполеона Бонапарта»
[474], вызвавшей бурную, но неоднозначную реакцию в Европе. Г. Гейне прямо обвинил Скотта в том, что «Жизнь Наполеона» была написана исключительно ради заработка: «Будь ты богат, ты не написал бы этой книги…» Но особенно досаждал Скотту неугомонный генерал Гурго, обвинивший писателя в клевете как на Наполеона, так и на самого Гурго. Скотт публично опроверг нападки наполеоновского генерала. Но это Гурго не остановило. Стали поговаривать уже и о предстоящей дуэли, подобно тому, как разрешилась «научная полемика» Гурго с Сегюром. И только угроза Скотта опубликовать во французской печати документы, которые могли бросить тень на самого Гурго, заставила неугомонного французского генерала прекратить свои выступления
[475]. В России книга Скотта о Наполеоне сразу вызвала заметный интерес. Вначале «Московский телеграф» опубликовал выдержки из нее, а в начале 1830-х гг. она была полностью переведена на русский язык. События 1812 г. охватывала 9-я часть русского издания
[476]. Можно вполне согласиться с российским историком Н. А. Троицким, который, назвав работу Скотта «энциклопедией взглядов английской олигархии на французскую революцию и все ее порождения», вместе с тем обнаружил в ней «и рациональное зерно»
[477]. Основными материалами при описании войны 1812 г. стали для Скотта работы Бутурлина и, особенно, Сегюра, вследствие чего автор уделил немало внимания внутренним метаниям Бонапарта, «тому, как здравый ум и хладнокровие императора уступили сильному и пылкому его желанию кончить войну блистательным боем и победою». По мнению Скотта, к Смоленску французская армия «в расстройстве своем походила несколько на пьяного человека, который может еще бежать, но не в состоянии был удержаться на ногах, когда бы он остановился». Численности противоборствующих армий к началу сражения английский писатель определял как равные примерно 120 тыс. каждая (Скотт в данном случае критически подошел к мнению Бутурлина, полагавшему русские силы в 132 тыс., а французские в 190 тыс.). Великая армия состояла из «многонациональных элементов», но это были отборные воины, ветераны. И все же сомнения в своем превосходстве у солдат Великой армии были. Поэтому не случайно, как полагал автор, они «окружили себя окопами». Готовясь к сражению, французы понимали, что «будут истреблены при отступлении», если проиграют сражение. Речь Наполеона к войскам также была «не столь напыщенна», как ранее. Вообще же Наполеон, готовясь к битве, был полон мужества и твердости, даже несмотря на тревожные события в Испании. Остановившись на отказе Наполеона послать вперед гвардию, Скотт заметил, что осуждавшие его приписывали данное решение нездоровью и дурно проведенной ночи, но тайна отказа, по мнению автора, крылась в ответе Наполеона маршалу Бертье: «Если завтра будет другое сражение, то где моя армия?» Французские потери Скотт оценивал в 10 тыс. убитыми и «вдвое больше ранеными», замечая при этом, что русские взяли тысячу пленными, а французы «едва ли вдвое против сего числа». Общий вывод Скотт давал следующий: «…хотя победа осталась на стороне французов, но соперники их могли сказать, что они скорее сами отказались от боя, чем потерпели поражение». После сражения Наполеон пребывал в растерянности, не зная, по какой дороге – Московской или Калужской – отступила русская армия, и это заставило его остаться в Можайске до 12 сентября. Наполеон, получив подкрепления, желал нового сражения, но русские обманули его надежды, снова навязав ему войну на истощение
[478]. В целом, несмотря на довольно беглое и путаное изложение хода военных действий, Скотт попытался создать вполне взвешенную картину, по достоинству оценив усилия обоих противников. К явным недостаткам его работы следовало бы отнести чересчур точное следование за концепцией и материалами Сегюра, что подменяло собственный строгий анализ автора не всегда беспристрастным мнением участника Русского похода. Но одновременно это же обстоятельство способствовало тому, что в английской историографии войны 1812 г. теперь прочно установилась традиция рассматривать и учитывать эмоционально-психологический фактор как один из важнейших и предопределивших исход великого сражения. Две работы английских авторов А. Алисона и Дж. Каткарта, вышедшие в 1841 и 1850 гг., закрепили эту традицию
[479].
