Среди социальных институтов Великой армии особое место занимала императорская гвардия. Ее личный состав не только отличался отменными боевыми характеристиками (прежде всего, Старая и Средняя гвардия), но и занимал особо привилегированное положение в системе материального стимулирования и отличий, существовавшей во французской армии. Попасть в гвардию было заветной мечтой (часто неосуществимой) почти всех армейских солдат и офицеров
[816].
Рядовые и унтер-офицеры имели старшинство в два чина по сравнению с армейскими, получали жалованье вчетверо бóльшее, располагались в лучших казармах, обслуживались превосходной системой вещевого и продовольственного снабжения и т. д. «Гвардейский осел имеет чин мула», – говорилось в одной солдатской шутке, ходившей по армии в разных вариантах.
И вместе с тем бросается в глаза, что гвардия не так уж часто использовалась императором на поле боя. Как это ни покажется странным, но на факт того, что реально гвардейский резерв до 1812 г. еще ни разу не решал участь сражений, впервые обратил внимание только в 1999 г. О. В. Соколов
[817]. Гвардия являлась не просто элитным военным соединением, призванным блестяще выполнять боевые задачи, но прежде всего политическим институтом, обеспечивающим опору и безопасность режима. «Общество Парижа, – заявил однажды Наполеон, – не имеет никакого влияния на них [гвардейцев]. Они целиком зависят от меня…»
[818] Реальным главнокомандующим гвардией был только сам Наполеон, и никто более. При этом особо привилегированное положение гвардейцев к 1812 г. привело к образованию между ними и солдатами обычных частей глубокой социальной и человеческой пропасти. С одной стороны, каждый солдат-армеец мечтал попасть в гвардейский корпус, с другой – испытывал к гвардейцам чувство черной зависти, нередко переходящей в ненависть. К началу русской кампании за гвардейцами уже прочно закрепилась слава плохих товарищей, и марш на Москву только подтвердил это. Пребывание в Москве, где гвардия развернула бойкую торговлю награбленными вещами, не улучшило мнения о них. А во время отступления солдаты гнали от себя прочь отставших гвардейцев или даже убивали.
Таким образом, гвардия Наполеона была своеобразным аналогом преторианской гвардии римских императоров, обеспечивавшей личную власть цезаря. И с этой точки зрения роковое решение Наполеона под Бородином, когда он не использовал гвардейского резерва, чтобы завершить поражение русских, следует рассматривать не только с военной точки зрения или через призму эмоционально-психологического состояния императора, но и с политических позиций. Как и ранее, гвардия была призвана решать, прежде всего, не военные задачи, но задачи обеспечения прочной власти императора.
Многие проблемы, затронутые в этом параграфе, заставляют нас в заключение остановиться на одном из главных вопросов, который призван прояснить природу наполеоновского режима в целом. В исторической литературе давно обсуждается проблема наличия в эпоху Первой империи во Франции некоего подобия милитаристской диктатуры, при которой все сферы жизни контролировались военными, а экономика и социальная жизнь были подчинены интересам офицерской корпорации во главе с Наполеоном. Пытаясь прояснить этот вопрос, французские историки в 1970-е гг. обратились к исследованию двух тесно связанных между собой институтов французского общества времен Наполеона – к системе имперского дворянства и ордену Почетного легиона
[819]. Чуть позже в обсуждении этих проблем приняли участие англоязычные и советские историки
[820]. При этом суждение о существовании при Наполеоне диктатуры замкнутой военной корпорации встречалось только у англоязычных авторов (например, у Дж. Линна и Ч. Дж. Исдейла). Отечественные историки, характеризуя наполеоновский режим как авторитарный правого типа и отмечая общую тенденцию французского общества к уменьшению мобильности социальных структур, все же делали вывод о существовании режима «прогрессивного цезаризма» (Д. М. Туган-Барановский). Менее неоднозначно можно толковать выводы французских исследователей. С одной стороны, они делали вывод, что имперское дворянство вполне можно было назвать новым классом, но классом открытым. То, что военные составляли в нем значительную часть, не означало, что военный статус был главным критерием для аноблирования. С другой стороны, французские авторы показали возникновение во Франции в начале XIX в. «закрытого общества», построенного на основе династических связей и строгой иерархии и проникнутого целым комплексом противоречий.
На основе материалов, характеризующих Великую армию 1812 г., выскажем свое мнение. Вряд ли следует рассматривать империю Наполеона как своего рода результат узурпации кликой военных политической власти, поставивших ресурсы Франции и Европы на службу своим корпоративным интересам. Военные играли в обществе Первой империи значительную, но не всеохватывающую роль. Еще более ошибочным было бы ассоциировать наполеоновский режим с тоталитаризмом ХХ в. (а такие попытки делались
[821]), хотя, без сомнения, в нем проявились некоторые элементы, которые в дальнейшем станут характерными для тоталитарных обществ. Многое заставляет полагать, что мир наполеоновской Франции, наполеоновской Европы и наполеоновской армии функционировал как некое переходное образование, вобравшее в себя и структуры Старого порядка, и элементы возникавшего индустриального общества. Известная мобильность социальных институтов сочеталась в нем с тенденцией возвращения к старым сословным порядкам. Достаточно полно это проявилось в функционировании механизмов наполеоновской армии. Многое в них зависело от взаимодействия многочисленных микроструктур, составлявших вместе гигантский организм: от проявлявшихся симпатий и антипатий во взаимоотношениях генералитета, готовности или неготовности отдельных солдат и их командиров проявить волю и находчивость до решения малозначительных повседневных бытовых вопросов. Все оказалось важным и решающим в те драматические дни 1812 г.
