Но каково было реальное положение дел? Еще до начала кампании обеспечение продовольствием выглядело крайне тревожным. Особенно туго приходилось французским союзникам, магазины для которых при вступлении в Польшу оказались закрыты. Поэтому союзным контингентам не оставалось ничего другого, как скорейшим образом осваивать французскую систему грабежа местного населения. Перед началом движения к Неману командование приказало создать для каждой части продовольственный резерв. К примеру, 30 мая Ней распорядился собрать до 2 июня 800 голов скота для вюртембергского корпуса, при этом «сохраняя строгую дисциплину»
[831]. Несмотря на последние слова приказа о дисциплине, все это выглядело в разоренной местности как прямое поощрение к грабежу. Даже за хорошие деньги купить что-либо из съестного было тяжело
[832].
И все же к началу кампании ситуацию с продовольствием вряд ли можно было назвать катастрофической. Солдаты боевых частей вполне сносно питались. В корпусе Даву, например, дабы не быть в зависимости от перебоев централизованного обеспечения, была предусмотрена автономность существования солдата в течение 15 дней! В ранце каждого пехотинца 1-го корпуса было 4 больших сухаря, около 5 кг муки в холщовом мешке, в сумке через плечо – два хлеба по 1,5 кг каждый
[833].
Однако к концу июня проблемы с продовольствием начались даже в гвардии. К 27 июня запасы выпеченного хлеба закончились в гвардейской артиллерии, части Молодой гвардии прикончили хлеб и сухари к 29-му и вынуждены были перейти к муке
[834]. Армейские части к тому времени испытывали, конечно, бóльшие трудности. Г. Роос, главный хирург 3-го вюртембергского конноегерского полка, утверждал, что уже к Вильно не только хлеб, но мука и водка стали большой редкостью
[835]. Надежды на то, что в Вильно удастся захватить русские запасы продовольствия, не оправдались. И дело было не только в том, что припасы были своевременно вывезены или уничтожены русскими, но также и в том, что начались все более заметные трения среди чинов наполеоновского командования. Перед вступлением в Вильно командир 2-го кавалерийского корпуса Монбрён получил приказ от императора как можно скорее войти в город и захватить продовольственные магазины, еще не уничтоженные отходившими русскими. Однако Мюрат, командующий резервной кавалерией, оскорбленный тем, что Монбрён получил приказ через его голову, помешал его выполнению. Магазины были сожжены. Вся эта история закончилась совсем уже необычно для Великой армии, когда Мюрат попытался свалить вину на Монбрёна, а генерал, оскорбленный до глубины души, допустил уж совершенно невообразимую вещь, бросив шпагу и заявив, что готов сражаться последним волонтером
[836].
В июле трудности с продовольствием не могли не усилиться еще больше. «…Солдаты без хлеба, лошади без овса», – записал 8 июля адъютант Нарбонна Кастелан
[837]. «Поставленный хлеб так плох, – писал на родину 16 июля из Гродно вестфальский солдат Рункель, – что его невозможно есть, а стоит очень дорого, за один хлеб нужно платить 8 больших грошей, а испечен он из муки грубого помола, да еще не выпечен как следует, так что ложится в желудок, как свинец… мясо тоже очень дорого, наполовину испорченное, и все же вынуждены есть – другого ничего нет»
[838]. Конечно, нельзя сказать, что централизованное снабжение войск продовольствием совершенно отсутствовало: припасы привозились из тыла, кое-что удавалось захватывать на русских складах
[839]. Но этого было очень мало.
Вся эта ситуация выглядит на первый взгляд совершенно непонятной. Наполеон осуществил перед походом на Россию небывалые ранее приготовления, сосредоточив недалеко от русской границы огромные продовольственные запасы и значительно увеличив военный обоз (общее число батальонов военных экипажей только с начала 1812 г., создав 9 новых, император довел до 23). Четыре тома документов, собранных и изданных в конце XIX – начале ХХ в. Л. Маргероном о подготовке к русской кампании, неопровержимо свидетельствуют о том, что Наполеон отдавал себе отчет в трудностях предстоящей войны и пытался исключить любые случайности
[840]. Что же произошло? Произошли три вещи.
Во-первых, эффективность администрации Великой армии 1812 г. оказалась необычайно слабой. Причины этого скрывались как в углублении внутренних, часто невидимых, факторов распада военного организма имперской Франции, о чем мы уже писали выше, так и в чрезмерном увеличении численности группировки вторжения. Уровень развития транспортных средств и коммуникаций еще не давал административных и технических возможностей для осуществления такого рода операций. Во-вторых, нельзя сбрасывать со счетов и совпадения многочисленных привходящих факторов, чаще всего связанных с природными явлениями и оказавшихся психологически неожиданными для Наполеона, его офицеров и солдат. Ж. Морван верно подметил, что, отправляясь в поход, старые солдаты пренебрегли припасами, помня о беззаботности прежних кампаний, а конскрипты нередко следовали их примеру из чувства подражания и надеясь избавить себя от чрезмерной поклажи
[841]. Наконец, в-третьих, и это, пожалуй, являлось главным, Наполеон в планировании всей кампании исходил из порочной идеи быстрого военного решения конфликта с Россией путем разгрома русских армий в западных областях империи
[842].
Итак, к 25 августа, к началу марша на Москву от Смоленска, весь расчет Наполеона мог строиться только на скором поражении русской армии в генеральном сражении, стремительном вхождении в Москву и быстром заключении мира.
