Как же питались солдаты, бросившиеся 25 августа вдогонку за русской армией и оказавшиеся на Бородинском поле? Нехватка хлеба была уже обычным явлением. Система армейских пекарен могла обеспечить только тыловые части или войска на флангах, но не главные силы, идущие к Москве. Поэтому солдаты сами пытались печь хлеб, используя разные способы, но в условиях биваков чаще всего зажаривая тесто на угольях и в пепле. Иногда муку, если она была, просто засыпали в воду и варили, либо делали из муки и воды шарики и бросали в суп. Такое варево, иногда с добавлением хлебных зерен и свечного сала, называли «пульта». Те же хлебные припасы, которые удавалось захватить у русских, чаще всего состояли из ржаных сухарей («biscuit russe»), и французы, правда в отличие от немцев, есть их не могли. Столь же разочаровывали ранцы и сухарные мешки убитых русских солдат, где обычно обнаруживались только черствые и горькие на вкус сухари. Обычной пищей стала конина. Лошади, валявшиеся по сторонам Московской дороги, умиравшие или уже умершие, становились добычей голодных бойцов. Особенным предпочтением пользовались печень и сердце животного, а также еще не остывшая кровь. Другие же части лошадиной туши, приготовленные в спешке, французские солдаты ели с трудом. Конину либо варили, либо зажаривали на угольях или на вертеле. Без соли такое блюдо шло очень плохо, и солдатам приходилось заменять соль ружейным порохом, содержащим селитру. Главным неудобством было то, что порох, брошенный в воду, все окрашивал в черный цвет (язык и рот у многих после такого блюда становились черными). Селитра тонула, а уголь и сера плавали на поверхности, давая большую пену. Хотя селитра делала до известной степени конину сносной, но была едкой и горькой, вызывая изжогу и поносы. Особую проблему составляла вода, которая вплоть до Семлева встречалась редко. Та вода, которую все же находили, была плохого качества и приводила к расстройству желудка. Но иногда не было и ее. Очевидцы наблюдали, как обезумевшие солдаты пытались пить лошадиную или человеческую мочу. Попытки фильтровать воду, взятую из луж или грязных ручьев и речушек, слабо помогали. Пытались копать колодцы, но и это было не выходом – на их дне обнаруживали только грязную желтую воду
[843].
Потребление алкоголя в ходе русской кампании было в целом велико. Но солдаты получали, главным образом, шнапс или русскую водку, к которой французский или итальянский желудок совершенно не был приспособлен. Главный хирург Ларрей оценивал ее действие исключительно как наркотическое. Водка на время снимала усталость и возбуждала, но вскоре вызывала полный паралич организма уставшего и голодного солдата. Многие молодые конскрипты стали жертвами этого напитка
[844].
Конечно, так питались далеко не все. Часть генералитета не терпела вообще никакой нужды. Довольно неплохо питались и офицеры Главной квартиры. Кастелан написал в журнале, что в Главной квартире он неизменно мог получить «хлеб, полбутылки вина, суп и рагу»
[845]. Об обычном своем питании он сделал следующую запись: «Я давал, время от времени, по 20 франков одному курьеру, который готовил нам завтрак и обед. Каждый вечер он клал ко мне в карман небольшой кусок белого хлеба, и я понемногу его ел, когда был голоден; это мне обеспечивало белый хлеб к кофе, который также был со мной»
[846]. Следующей категорией, не терпевшей такой нужды, как большинство солдат, была гвардия, прежде всего Старая и Средняя, продолжавшая регулярно получать свои рационы, хотя и заметно уменьшившиеся. Наконец, командование некоторых частей, изначально систематически заботившееся о пропитании солдат, смогло обеспечить им сносную пищу. Примером тому может служить хотя бы 3-й линейный вестфальский полк. Находясь возле Смоленска, офицеры не только организовали доставку продовольствия из тыла, но, скосив хлеба, обмолотив их и перемолов на местных водяных и ветряных мельницах, сделали запас муки. В полку был также запас соли и квашеного теста (дрожжей)
[847]. Поэтому ко времени генерального сражения в этом полку большой проблемы с питанием не было. Утром 7-го солдатам было выдано 2 фунта хлеба и удвоенная порция водки. Через день после сражения запасы полка вновь были пополнены: часть нагнал офицер, отправленный накануне с командой для поиска припасов; он привез 8 тыс. фунтов хорошо выпеченных хлебов. 11 сентября один из полковых фуражиров раздобыл даже деликатесы: икру, семгу, консервированные фрукты и вино
[848].
И все же этот полк выглядел исключением. В других полках того же 8-го корпуса ситуация с питанием была тяжелой. «Дорогие родители, – писал домой вестфальский солдат И. А. Вернке, – теперь я должен сообщить вам о нашем последнем сражении, перед которым мы три дня голодали и находились на марше днем и ночью. В 4 утра мы пошли в бой с одной капустной кочерыжкой в желудке и так до 10 часов вечера. Тут мы опять ничего не получили и от усталости не могли ничего есть. Потом пришел маркитант, у которого был еще шнапс, у меня было всего три цвангера, которые я ему и отдал за маленькую шнапса, и тогда я снова вернулся к жизни, а то и меня не было бы на свете»
[849]. О почти полном отсутствии съестного и воды среди солдат и офицеров 4-го армейского корпуса накануне и после сражения писал Ложье
[850]. О том, что солдаты, «не получая никакой пищи в течение нескольких дней, были изнурены трудом и голодом», сообщил Пюибюску «один из главных чиновников армии»
[851]. Почти умирающим от голода встретил Кастелан после сражения генерала Дедема из дивизии Фриана. «Я дал ему кусок хлеба, за который он был очень благодарен, и выпил с ним кофе…»
[852]
Конечно же, изобилие продуктов у штабных и части генералитета на этом фоне выглядело вызывающим, разрушая еще остававшиеся у кого-то иллюзии о всеобщем братстве в Великой армии. Во время Бородинского сражения лейтенант К. Зуков оказался прикомандированным к штабу маршала Нея. В разгар боя маршал, повернувшись к одному из своих слуг, приказал: «Завтрак!» «В мгновение ока стол был накрыт – он состоял из большой льняной скатерти, раскинутой на земле, и включал такие аппетитные вещи, как масло, сыр, хлеб и прочее. Всевозможные спиртные напитки были в изобилии»
[853]. Столь же чудесным образом завтракал на лесной поляне примерно в тот же час генерал Жюно
[854]. Позже, в Можайске, где умирали от голода тысячи раненных под Бородином французских солдат, Жюно будет проводить время за столом, уставленным бутылками и всевозможными яствами
[855]. Даже во время отступления, когда случаи каннибализма стали не редкостью, Жюно брюзжал по поводу отсутствия хорошего вина и деликатесов. Потерявший свой багаж, он был пригрет в Смоленске генералом А.-Ф.-М. Шарпантье. «…Но у него неважные вина и повар, а потому ты можешь представить себе, что я не доволен подобного рода гостиницей», – отпишет Жюно своей жене
[856].
