2.5.3. Ночлеги, биваки и животные
В дни войны, когда солдат оказывается в так называемой «пограничной ситуации», между жизнью и смертью, ежедневные бытовые занятия наполняются особым смыслом. С одной стороны, быт также приобретает необычный характер, пропитываясь духом экстремальной ситуации, но с другой – солдат привыкает к необычности своего существования и превращает бытовые занятия в сферу физического и душевного отдохновения.
Второй после пищи главной проблемой для солдата был, конечно, ночлег. В походе прочные стены и крыша казармы сменялись открытым небом или в лучшем случае шалашом. Наполеон не одобрял палаток, полагая, что по ним враг может легко определить численность войска, потому что они требовали больших усилий при транспортировке и потому что они не давали возможности солдату обогреться теплом костра. Палатки, считал император, нужны только для старших офицеров, работающих с картой и готовящих письменные приказы
[885]. Действительно, солдаты и большинство офицеров наполеоновской армии обычно спали у костров, часто сооружая из подручных материалов какой-либо навес. Обычно это был шалаш из веток, открытый в сторону костра. Но иногда в дело шло все, что попадалось, как, например, парниковые рамы, которые использовали солдаты Легиона Вислы возле Вильно
[886]. Конечно, если стоянка ожидалась длительной, строились казармы или более основательные укрытия. Как это часто бывает, солдат быстро привязывался к такому жилищу, проникаясь ощущением своего дома. На одном из писем, отправленном неизвестным офицером из России в 1812 г. и не попавшем на родину, мы увидели рисунок одного такого временного жилища, похожего то ли на палатку, то ли на сарай, с выходом, завешанным шкурой, с окном, «диваном» и даже «библиотекой»! С какой теплотой описывал офицер это пристанище, стараясь, без сомнения, сохранить память о каждом уголке своего военного дома
[887].
Большим счастьем для солдата считалось переночевать в каком-либо доме или на сеновале. Нередко последнее оказывалось даже предпочтительнее, так как русские избы были обычно переполнены другими постояльцами – клопами. Дневники и воспоминания французских и немецких офицеров пестрят пометами об этих «избяных зверях». Однако с приходом холодных ночей европейцы становились покладистее. Впрочем, за исключением ужаса перед клопами, не только солдаты, офицеры, но и генералы наполеоновской армии были в отношении ночлега достаточно неприхотливы. В дневнике Кастелана, к примеру, постоянно упоминается о том, как высший генералитет Великой армии спит то в риге, то под лестницей «греческой церкви» на соломе, то в хлебном амбаре
[888]. Рисунки с натуры А. Адама повествуют нам о биваках вице-короля Италии Богарне: он отдыхает под кустом, набросив на голову платок, спит на соломе возле костра, лежит на телеге…
[889] Только на рисунке, помеченном 6 сентября, изображена, наконец, палатка вице-короля
[890]. Очень немногие отличались требовательностью к хорошему ночлегу. Одним из них, например, был Мюрат, который проявлял истинную страсть ночевать в хороших «шато» (русских помещичьих усадьбах). Дело доходило до того, что вечером по его приказанию авангард специально ввязывался в бой, чтобы захватить «хорошенькое» жилище. Среди солдат это получило название «la guerre de château»
[891].
Остановившись на бивак (а порядок его разбивки для каждого подразделения, конечно, специально определялся командованием, дабы можно было быстро изготовиться к отражению нападения или же двигаться дальше) и разведя костры, солдаты, прежде всего, погружались в хлопоты о еде и ночлеге. В каждой роте должно было быть 8 больших чайников, 4 топора, 4 кирки и 4 лопаты. Ротный наряд обычно назначался в 15 человек во главе с капралом. Поварами могли быть попеременно члены наряда. Старшие офицеры, конечно, питались отдельно. Генералы для обеспечения своего быта имели обширный «персонал». В распоряжении дивизионного генерала Компана, к примеру, был метрдотель Луи, лакей Деваль, 2 кучера, 4 жандарма. Его обоз состоял из 5 лошадей для экипажа, множества верховых лошадей, около 30 грузовых лошадей, большого количества фургонов, колясок и экипажей!
[892]
Быт же большинства чинов Великой армии был очень нехитрым. Весь «персонал» рядового солдата мог состоять в лучшем случае из какой-нибудь прибившейся собаки. Эти животные были обычными спутниками солдат наполеоновской армии. На о. Св. Елены Наполеон вспоминал, как однажды в Италии ночью он объезжал поле битвы и увидел убитого солдата, рядом с которым стоял его верный пес
[893]. Много собак было с французами и в России. Р. Вильсона, британского военного комиссара при русской армии, особенно поразил один случай возле Вязьмы, имевший место во время отступления Великой армии, который он описал так: «Пятьдесят французов были схвачены и сожжены заживо. Собака одного из сих несчастных каждый день приходила из французского лагеря на могилу своего хозяина. Крестьяне боялись, как бы все не открылось, но только через две недели они смогли убить верное животное»
[894].
Война оказалась жестокой и по отношению к другим животным – лошадям. При вступлении в Россию конский состав Великой армии был великолепен. «Никогда мир не видел лучшей кавалерии, бóльшего наличного состава и лучшего конского ремонта!» – вспоминал Тирион, в 1812 г. старший вахмистр 2-го кирасирского
[895]. Однако сразу после Немана начался массовый падеж лошадей. Причин этого было много – от изменений в пище и воде, что для лошадей всегда имеет большое значение, до чрезмерно изнурительных маршей и честолюбия кавалерийских начальников. В последнем случае особенно неразумно, впрочем, при сознательном попустительстве со стороны императора, вел себя начальник всей резервной кавалерии Мюрат. Сохраняя огромные кавалерийские массы вдоль больших дорог и не утруждая себя выяснением реального состояния конского состава, Мюрат губил кавалерию. Однажды командир 1-го кавалерийского корпуса Нансути в ответ на безрассудный приказ Мюрата заявил, что «лошади не имеют патриотизма» и если солдаты могут воевать без хлеба, то лошади без овса не могут
[896].
