В большинстве частей Великой армии к началу русской кампании одежда и обувь были в хорошем состоянии. Однако к началу августа даже в лучшем 1-м армейском корпусе обмундирование сильно поистрепалось. Генералу Ш.-А.-Л.-А. Морану, к примеру, пришлось из Витебска отправлять команды своих полков в депо за новыми башмаками, панталонами и шинелями
[947]. Не лучшим состояние одежды было и в резервной кавалерии
[948]. Кстати, именно здесь, перед Витебском, Наполеон, убежденный в готовности русских дать генеральное сражение, впервые приказал своей армии надеть парадную форму
[949]. Тогда многие части впервые после того, как покинули Дрезден, вытащили этишкеты, султаны, натянули белые кюлоты и убрали в ранцы чехлы. Эта суета с переодеванием настраивала солдат на торжественный лад, придавала предстоящему сражению праздничность. Но сражения не состоялось… «Праздника» не было. Солдатам вновь пришлось облачаться в будничную походную одежду. Особенно жалкий вид приобрели многие солдаты Великой армии во время тяжелейшего марша от Смоленска до Гжатска. Дело доходило до того, что они водружали себе на головы безобразные «крыши» из соломы и листьев, пытаясь защититься от солнечных лучей или дождя. Черные из-за постоянного использования пороха вместо соли языки в сочетании с такими «шалашами» на головах придавали солдатам невообразимый вид. Сразу после Гжатска, когда в ночь на 4 сентября стало впервые по-настоящему холодно, на солдатах появились первые меховые вещи – шубы и меховые шапки
[950]. «…Попадались всадники в бабьих шубах и наушниках из овчины, – вспоминал Роос утро 4 сентября, – эти новые костюмы давали богатую пищу смеху, однако не были запрещены»
[951].
6 сентября Великая армия, уверенная (или почти уверенная) в генеральной баталии на следующий день, вновь стала облачаться в парадную униформу. «Прекрасный обычай существовал в ту эпоху в императорской армии, – написал по этому поводу Зуков. – Было принято относиться к дням сражения, как к дням праздника, и поэтому надевали самую лучшую форму». «Наполеон, этот великий знаток людей, – вспоминал Тирион, – внушил войскам, что дни сражения суть большие праздники, и раз навсегда был отдан приказ, чтобы в дни сражений люди были в полной парадной форме». Этот обычай «был политически сильным», – отмечал Солтык
[952]. Действительно, 6 сентября многие части привели, насколько это было возможно, свою одежду в порядок и украсили ее элементами парадной униформы (в основном султанами и этишкетами, кто их носил)
[953]. Вестфальская пехота надела парадную форму в спешке, уже в самом начале сражения
[954]. При этом, как вспоминал капитан Моргенштайн, «офицерам было разрешено оставить свою синюю нестроевую форму»
[955]. Вообще же, судя по многочисленным воспоминаниям и рисункам очевидцев, форма чуть ли не всех армейских частей 7 сентября была далеко не парадной – солдаты оставили длинные походные брюки, а иногда и шинели. Что же касается офицеров, то приказ о смене походного обмундирования на парадное они выполнили еще более неохотно, оставшись в сюртуках, плащах и шинелях. Армия, измотанная маршами, хотя и чувствовала моральный подъем перед предстоящим сражением, уже физически не могла подготовить одежду к ожидавшемуся «празднику». Исключение, как всегда, составляла императорская гвардия. Письма и многочисленные воспоминания пестрят упоминаниями о парадном блеске гвардейской униформы под Бородином
[956]. «Императорская гвардия, – писал Фезенсак, – казалось, скорее, готовилась к параду, нежели к сражению»
[957]. Гвардия, вторит ему Дюпюи, «представляла собой импозантное и великолепное зрелище. Все люди были в парадных мундирах, как будто они собрались для парада на площади Карусели»
[958]. Стоит ли удивляться, что к концу сражения стоявшие рядом с полем боя массы императорской гвардии воспринимались солдатами и Великой армии, и русской, как могущественнейшая сила, способная переменить судьбу всего сражения.
Разнообразие форменной одежды многонациональной Великой армии, схлестнувшейся с русскими под Бородином, не могло не привести к заметной путанице во время самых драматических эпизодов сражения. Наибольшая путаница возникала из-за похожести униформы саксонских и русских кирасир. В бою у Багратионовых «флешей» вестфальские пехотинцы не раз оказывались парализованными, не зная, вести им огонь по кавалерии или нет. Зуков уверяет, что для его однополчан во время одной из таких пауз все разъяснилось только тогда, когда «командир псевдосаксонцев крикнул по-немецки: “Порубим всех этих немецких собак”»
[959]. Но еще более любопытный эпизод описал вестфалец Моргенштайн. По его словам, когда русские кирасиры проносились совсем рядом с пехотной бригадой Дама и солдаты уже хотели стрелять, генерал неожиданно закричал: «Не стрелять, это саксонские кирасиры!», и ни один не выстрелил. Спустя мгновение солдаты услышали спор среди старших офицеров, бывших в середине каре, о том, означает ли литера «А» (вероятно, на кавалерийских чепраках. – В.З.) «Август, король Саксонский» либо «Александр I». Кто-то даже уверял, что расслышал русские слова команды. Между тем кирасиры уже возвращались обратно, все так же рядом с каре вестфальской пехоты. Моргенштайн увидел, как один из кирасиров, возможно пьяный, нарушил строй и выстрелил в пехотинцев, а затем атаковал двух вестфальских артиллеристов. Только тогда вестфальская пехота опомнилась и стала стрелять, но было уже поздно…
[960]
Так было в реальной действительности, которая оказывалась гораздо сложнее и запутаннее тех исходных условий, которые имели на руках полководцы, намечая планы действий, или, тем более, историки, пытающиеся уложить события в прокрустово ложе «исторической предопределенности»!
