— А это из книги. Про Остапа Бендера, не читала?
— Это ты у нас читаешь. Я бы тоже почитала, дай что-нибудь. Про любовь. Только из прежней жизни. Из нашей я сама могу написать. Зачитаешься. Только детям до восемнадцати не рекомендуется. Где ты только берешь эти книги?
— У тети Маши много. Целый сарай забит. Тетя Маша как-то рассказывала про Бетховена. И про Бетховена, и про Ницше.
— Какой Ницше? — спросила Ирка. — Еврей что ли? Или араб?
— Философ великий немецкий был. Чокнутый на всю голову. Но умный. А Бетховен ползал на коленях и собирал с пола разбросанные одной девкой ноты. Джульетта Гвиччарди звали. Красотка была Джульетта еще та. А потом она выскочила замуж за какого-то графа. Так Бетховен так расстроился, что со злости написал «Лунную сонату» и посвятил ее этой самой Джульетте. Потом она сбежала от графа к князю. Фамилия еще у князя была такая прикольная. Сейчас, ага, Пюклер! Князь Пюклер. Потом Пюклер ее прогнал, и она вернулась к Бетховену, мол, прости, я вся твоя. А тот гордый, денег ей дал и все. А соната с посвящением этой сучке так и осталась. А Ницше женоненавистник был — кошмар! Женщин ненавидел и презирал. А я думаю, просто боялся. А на фотографии впрягся в телегу, на которой сидит с кнутом другая девка. Лу Саломэ ее звали. Эта Лу так продинамила бедного Ницше, что он натурально попал в сумасшедший дом. Там и просидел до конца. А перед этим написал какую-то жутко умную книгу по философии
[13]. Тоже, как и Бетховен, со злости написал. Эта Лу Саломэ тоже потом удачно выскочила замуж за одного профессора-востоковеда. А зачем ей чокнутый, хоть и гений? Потом тот востоковед два раза пытался покончить с собой. Вот так. А ты говоришь — несправедливо. И у нашего женского рода сила есть. Только в этом вонючем городке она не проявляется. Не действует в этой местности.
Фигура опять налила из банки и сказала:
— А ну, давай за нас выпьем, за беспородных девочек!
Мы чокнулись рюмочками, потом Ирка закурила сигарету, пустила к потолку дым кольцами и задумчиво сказала:
— Беспородные мы с тобой, Люся, голубки. Папашка-красавец гены свои передал и слинял. Ветер подул — и покатился папашка гены свои бабам встречным передавать. Совсем беспородные, ага, — голос Фигуры задрожал. — И поэтому, видать, для другого только и годимся. Девушки на время. Нету папы полковника… И не-полковника тоже нет, инкубаторская я голубка. Вам не нужна, товарищ военный, девушка на время? С красивой задницей, но совсем беспородная? И не за деньги, учтите, а практически на шару. За ничтожный шанс выйти за вас, товарищ военный, замуж вы можете сорвать с меня пыльцу девственности.
— Пыльцу чего? — усмехнулась я.
— Пыльцу невинности. А что?
— А ты-то хоть помнишь, как у тебя это было? — спросила я.
— Помню, хотя отдала бы свои чаевые за месяц, чтобы забыть, — поморщилась Ирка.
— Аналогично… Одной — «Ты в белых свадебных снегах к утру утонешь»
[14], другой — вонючий матрац на кирпичах в подсобке. Каждому свое, как говорится. Еден даз зайнез.
— Чиво? — скривилась Ирка.
— «Еден даз зайнез» — «каждому свое». Надпись на воротах Бухенвальда. А вообще это, кажется, Ницше сказал. В точку сказал, хоть и психопат был.
— А что ты говоришь: на матраце вонючем и на кирпичах? Это у тебя первый раз так было?
— Ааа, ладно, проехали, — махнула я рукой.
Фигура подняла на меня осоловелые глаза. У меня глазки, наверное, такие же. Хорош коньячок из баночки.
— А что поделаешь? — сказала она. — Пришло время, и надо машинку в эксплуатацию сдавать, — Ирка опять поморщилась. — Такая судьба наша.
— Только машинки разные, получается, — вздохнула я. — У кого белый мерседес для покатушек, а у кого грузовичок для сельской местности. Пока доплетешься до загса, грузовичок с пробегом получается. А то и с аварией.
Ирка криво усмехнулась и пробормотала:
— Всепогодный армейский тяжелый самосвал…
— Это у тебя, что ли, самосвал? — я кивнула на Иркины бедра, туго обтянутые ресторанным фартучком, повязанным вокруг гибкой талии. — Не гневи Бога, вот у тебя-то и мерседес!
— Ага, только без документов, — Ирка шлепнула ладонями по бедрам. — И неудобно, когда за автобусом подбежать надо. Сзади туда-сюда, вправо-влево и спереди то же самое.
— Неудобно, да, — сказала я. — Потому что само по себе это все хозяйство пустое дело. Как бы и лишнее. Но к этому всему, что у тебя вправо-влево гуляет, у мужика свой гормон приспособлен, сечешь? Цвирк так гормоном прямо в мозг, и он ни о чем думать уже не может, пока гормон не рассосется. А много думать будет, еще спинной мозг есть. Ему все полковники и генералы до одного места, а женщина не до одного. Прижмет спинной мозг за яйца мужика, и он за кормой твоей на край света пойдет. А не пойдет, так быстро в уме повредится, вот как Ницше. Или Лось, — сказала я.
— А врешь ты все! Как ты говоришь, я уже раз десять должна была замуж выйти! А вышла ваша Наташка со столовой. Доска. Корма у нее, да? Уедет скоро отсюда. В Германию. А мы останемся. Щас возьму зареву! Будешь отвечать! Давай наливай!
— Да… По дурному все здесь. Шиворот-навыворот, — сказала я.
Ирка вдруг передумала реветь, наморщила свой точеный носик с легкой горбинкой и задумалась. Потом сказала:
— Вот то-то и оно. Непонятно. Разные способы есть. Способы, способы. Методы…
Мы посидели немного молча. Ирка все дым кольцами в потолок пускает и рассматривает их прищурившись. В такие моменты и видны все ее годки. В глазах, что ли, какая-то смесь из грусти, матерости и усталости. Грустный коктейль под названием «Девушка с прошлым». Поди, и я не краше, мы с Фигурой почти одногодки.
Ирка вздохнула, потушила сигарету и сказала:
— Надо венец безбрачия снимать. Иначе ничего не будет, голый вассер! Прочитала вот в журнале: «Даже при наличии множества партнеров никак не удается устроить семейную жизнь». Ты поняла, «множества партнеров», это ж точно про меня!
— А что такое венец безбрачия? — спросила я.
— В Хатабулаке бабка одна есть. Нужно купить икону и семь свечей восковых в церкви. Почитает над тобой, пошепчет и снимет венец этот, — Фигура пристально посмотрела на меня и вздохнула: — Тебе тоже надо, подруга.
Засел у меня в голове тот разговор про венец.
Ну, а пока мне нужно готовиться к позднему ужину при свечах. Люсьен сегодня должна быть красивой девочкой. С прической каре, завитыми ресницами, с сережками — два фиолетовых огонька в ушках, — на высоких каблуках, в ажурных колготах. От красивой девочки должно пахнуть свежими фиалками, спасибо тете Маше с ее «Пани Валевска». Вся амуниция должна быть продумана, проверена и подогнана. Хрустальные старинные фужеры, жестокий романс под гитару, чарльстон соло. Ну и кое-что на десерт, такое, что мой военный друг Колян вряд ли видел. У сексологов это называется прелюдия.
