— Если сейчас окажется, что ты тогда врал, пеняй на себя. Ты мне веришь?
— Верю, Николай Петрович.
Приехав в горотдел, майор Свиридов срочно вызвал к себе начальника местного вытрезвителя капитана Шапаря.
— К тебе попадают пьяные офицеры? — спросил он его.
— Иногда да, — ответил Шапарь.
— Что ты с ними делаешь?
— Звоню в комендатуру, за ними приезжают и забирают в комендатуру.
— Это где-то прописано, что нужно так?
— Всегда было так, товарищ майор.
— Теперь будет наоборот. Ситуация такая, меня таскали в горком, дела у нас с тобой неважные. В случае чего у тебя будет новый начальник.
— А вы куда же? — удивленно спросил Шапарь.
— На твое место, начальником городского медицинского вытрезвителя.
— А я?
— А ты участковым. Ты вроде с него начинал, работа знакомая. Хочешь?
— Нет.
— Тогда нужно поработать. Это тебе не с пьяными бичами таскаться, тут голова нужна. Ты соображаешь, о чем я говорю?
— Нет, — ответил Шапарь.
— Правильно. Соображаю я. Поэтому я здесь, а ты в вытрезвителе. Это как в шахматах. Чтобы нам не поставили мат в два хода, нужно будет поработать. Я буду соображать, а ты работать. Иначе мат. Мне в три хода, а я тебе в один. Поверь мне на слово.
— Что нужно делать? — спросил Шапарь.
— Мне нужны факты. Офицеров больше в комендатуру не отдавай. Отрезвляй у себя. Фотографируй в оскорбляющем человеческое достоинство виде. Дежурство у «Садко» усилить! Подбирать только ракетчиков из бригады. Нужно, чтобы задержанный устроил дебош! Избил кого-нибудь! Иди, думай. Экспериментируй. Докладывай. Время пошло.
Шапарь повернулся на каблуках и зашагал к выходу.
— Стой! — крикнул Свиридов.
Шапарь остановился и повернулся к начальнику.
— Ты мне веришь? — спросил Свиридов, глядя Шапарю в глаза.
— Верю, — ответил тот. — А чего верю?
— Того, — тихо сказал Свиридов.
— Ага, — также тихо ответил Шапарь.
Глава 12
Объяснение
Что-то нашло на дядю Кешу, так иногда с ним бывает. Какой-то кураж нехороший, что ли. В Доме офицеров сел с ним играть в шахматы какой-то пузатый полковник, чемпион своего полка. Собрались зрители. В первой партии, играя белыми, полковник снисходительно дал дяде Кеше фору в слона. И полковник выиграл. В следующей партии, которую дядя Кеша играл белыми, уже дядя Кеша настоял, чтобы дать полковнику фору в слона. Полковник сначала вальяжно отказывался, потом согласился. И дядя Кеша, играя без слона, выиграл. Любители шахмат, наблюдавшие за игрой, в недоумении переглядывались. Следующую партию без слона играл полковник, и выигрыш остался за ним. И так далее, несколько раз. В конце концов полковник стал пунцовым, как вареный рак, и, беспомощно пожимая плечами, обратился к зрителям:
— Что происходит? Каждый раз выигрывает тот, кто играет без белого слона! Я ничего не понимаю… Какая-то мистика…
Дядя Кеша робко улыбнулся и сказал:
— Понимаете, я вам сейчас все объясню. Дело в том, что, по-моему, этот слон только мешает на доске другим фигурам.
В конце концов до пузатого чемпиона полка дошло, что над ним издеваются, и именно с того дня поползли слухи, что дядя Кеша — замаскированный гросс.
А какой он гросс? Вот Филидор, который приобщил его к шахматам на зоне, был настоящий мастер спорта. Хотя от мастера спорта до гросса — как до луны, гроссы — товар штучный. Филидор дал ему учебник с дебютами и этюдами. Ну и обучил разным хитростям. В конце своего срока сказал, что дядя Кеша играет на уровне первого разряда. Эту хохму с форой в белого слона ему тоже рассказал Филидор. Был такой великий гросс — Александр Алехин. Чемпион мира, который сбросил с шахматного Олимпа непобедимого Касабланку. Что-то там у него с алкоголем были проблемы, с английской женой-аристократкой, с деньгами. Так этот Алехин развлекался так с этой хохмой в парижских шахматных кафе.
Утром я встретилась с дядей Кешей у забора.
— Видел я твоего фраерка, — сказал дядя Кеша. — Утром выходил от тебя. Ну и что?
— А ничего, дядя Кеша, — махнула я рукой.
— Жалко мне тебя, Люся. И себя жалко. Только мою колею уже не сменить. Ага. Одну вещь хочу тебе давно сказать, да боюсь, обидишься.
— Какую?
— А не обидишься?
— Давай, дядя Кеша, что там у тебя обидного такого?
— Ну хорошо, скажу. Тетя Маша твоя такого тебе не скажет.
— Ну не тяни резину, давай обижай девочку.
— Знаешь, вот в наставлении по танкам написано — после марша нужно слить отстой из системы.
— Ну ты даешь, и про танки знаешь!
— Танки ни при чем. А фраера эти военные, когда ходят к вам на ночь, знаешь, как говорят? «Нужно слить отстой». Не хочу тебя обижать, Люся, видит Бог. И дело это не мое совсем, понимаю. Не обижайся. Красивая ты, вся в мать, и умная. А муфлон твой носатый ходит к тебе отстой сливать. Вот так. По дурному как-то все. Обидно. Прости, ради Бога.
— А на кого обижаться, дядя Кеша? На колею свою? На городок этот? Не на тебя же. Вот кто там наверху справедливость по людям распределяет так нечестно, скажи? Может, на него обижаться, а?
— Сдается мне, что эта самая справедливость нам, людям, на откуп оставлена. Хочешь справедливости — сделай ее сам. Сколько можешь, столько и сделай. Правда, даром это не проходит, обязательно какая-нибудь гадость тебе за это случится потом. А может, и добро тоже на откуп дано людям. Поставил весной скворечник или котенка подобрал — прибавилось чуток на земле добра. Дал милостыню нищему — и справедливости прибавилось чуток. Напал на тебя хулиган, а ты его зонтиком в глаз, пусть одноглазым походит. Еще чуток справедливости прибавилось. Читал я книгу «Ковчег Шиндлера». Там один немец спас тысячу евреев от смерти в газовых камерах в Освенциме — вот сколько добра на земле прибавилось! Никто, кроме нас, человеков, его сюда подбрасывать, кажется, не будет. Добра не будет, а справедливости и подавно.
— Что-то не спешат человеки подбрасывать добра, а, дядя Кеша?
— А может, и правильно, что не спешат. Со своим добром лучше не лезть без необходимости. На зоне быстро это схватываешь. Просто потому, что за это тебе отплатят злом. Точно отплатят, ага. Если не человек, которому ты сделал добро, так сама жизнь. Проверено. Но многие все равно лезут. Хотя по теории Дарвина должны отсеяться в борьбе за выживание.
Дядя Кеша замолчал, и я замолчала. Стоим так у забора, уходить неохота. Ни мне, ни, вижу, ему. Ну я как женщина жду: ты — начало мужское, активное, говори дальше, а я послушаю.
