Он читает Вудхауса по ночам, когда не может уснуть. И я тогда тоже не сплю, потому что кузен Отто смеется на всю комнату. Но я не решаюсь сказать ему об этом из опасения, что он снова впадет в депрессию…». Власти предложили интернированным переехать на территории бывших британских колоний, и многие согласились. «Но не я. Я считаю Англию своей страной, пусть даже сейчас мне отказывают в этом праве. Мама, я знаю, что вы пытаетесь всеми силами вызволить меня отсюда. Но если для этого можно сделать что-то еще…».
* * *
Стояла сухая жаркая погода. «Лучшее лето за многие годы, – заметил гостиничный портье. – Немудрено, что Гитлер стремится провести здесь каникулы».
Теперь над Англией каждый день шли воздушные бои. И каждый вечер в девятичасовых новостях сообщали о результатах боев – словно речь шла о счете игры в крикет: сбито столько-то немецких самолетов, потеряно столько-то британских самолетов, восемнадцать к двенадцати, тринадцать к одиннадцати… Немцы всегда теряли больше самолетов, чем британцы. Но они могли себе это позволить: у немцев было достаточно самолетов, чтобы снова начать «игру».
Каждый вечер портье включал в гостиничном холле старенький приемник, и эмигранты из разных стран, однажды уже убежавшие от Гитлера, собирались вокруг послушать новости и обсудить их на разных языках. Если они пока еще не понимали английских слов, они понимали цифры. Они знали, что для них это вопрос выживания или крушения всех надежд.
В августе бои в небе достигли своего апогея. Теперь уже никто не знал, сколько самолетов потеряла британская авиация. Но всем было понятно, что ее силы на исходе. Американская пресса объявила, что располагает информацией из надежных источников: немецкое вторжение в Англию произойдет в ближайшие три дня. Теперь не получалось совсем игнорировать воздушную тревогу, потому что было неясно: идет локальный бой над пригородом Лондона или на этот раз случилось кое-что пострашнее?
Ночные страхи Анны усилились. Ей больше не снились нацистские парашютисты, летящие над Рассел-сквер. Теперь ей чудилось, что нацисты уже приземлились и захватили всю Англию. Вот они барабанят в дверь гостиницы «Континенталь». А там нет никого, кроме Анны. Мама и папа мертвы: они проглотили то, что дал им профессор в темноте своего кабинета… А вот Анна бредет по огромной серой равнине, разыскивая Макса. Нацисты уже повсюду, и Анна боится к кому-нибудь обратиться. Равнина огромная, незнакомая, все в ней дышит враждебностью. И Анна прекрасно знает: она не отыщет Макса…
В дневное время суток Анна еще более усиленно занималась скорописью и очень обрадовалась, когда один из немецких постояльцев попросил ее кое-что для него напечатать: теперь даже свободное время можно было проводить с пользой. Этот постоялец писал книгу о природе юмора. Одну главу в напечатанном виде он хотел показать издателю. Может быть, издатель прочтет отрывок и решит, что нужно перевести на английский всю книгу. Сейчас самый подходящий момент для того, чтобы издать книгу о юморе, уверял постоялец. Это именно то, в чем нуждаются люди. Если им доходчиво объяснить, что к чему, они сразу обретут чувство юмора.
Анна считала, что постоялец из Германии строит чересчур оптимистичные планы. Глава, которую она печатала, показалась ей ужасно скучной. В основном текст был посвящен осуждению других авторов, которые считали, что понимают природу юмора, но на самом деле крупно ошибались. Анна с трудом представляла, кто будет это читать. Но ей выпала возможность заработать целый фунт стерлингов, а хозяйка гостиницы разрешила пользоваться служебной пишущей машинкой. Поэтому каждый день, едва вернувшись домой после курсов, Анна устраивалась в углу холла.
Как-то вечером после ужина, когда она только села за машинку, мама воскликнула по-английски:
– Анна, у нас гость!
Анна подняла глаза и увидела тощего человека с растрепанными седыми волосами и располагающей улыбкой. Это был директор школы, которую окончил Макс, господин Четуин.
– У меня, к сожалению, нет новостей о Максе, – сказал он сразу. – Но так как я приехал в город, то решил зайти к вам и сказать: я еще не утратил надежды.
Все уселись за столик, и господин Четуин начал подробно рассказывать маме и папе, в какие департаменты он уже написал о Максе и куда еще напишет – даже если ему никто не ответит. А потом старый директор сменил тему и стал говорить о Максе:
– Один из лучших юношей, которых я когда-либо знал. Хотя и жевал мятные конфеты прямо во время уроков. За это, помню, мне приходилось применять телесные наказания. Но зато какой футболист! Только представьте: не успел поступить, а уже создал в школе футбольную команду!
Директор вспомнил учебные успехи Макса: как тот получил стипендию по прошествии двух школьных семестров и был освобожден от платы за обучение. Как позже в Кембридже Макс заслужил стипендию мэра. Тут мама вспомнила о разных менее значительных достижениях Макса, о которых господин Четуин забыл. А папа то и дело благодарил его за доброе отношение. В результате к концу разговора, хотя вроде бы ничего существенно не изменилось, мама и папа, по наблюдениям Анны, выглядели не такими несчастными, как до этого.
Тем временем в холле стали собираться люди – послушать вечерние новости. И поляк среднего возраста, извинившись, подсел к их столику. На господина Четуина он смотрел с нескрываемым уважением.
– Вы англичанин? – спросил поляк.
(Англичане редко заглядывали в «Континенталь».)
Господин Четуин кивнул.
– А я поляк, – сообщил его собеседник. – Но я всей душой желаю, чтобы Англия победила в этой войне.
Послышался одобрительный гул голосов: это мнение поддерживали и другие поляки, и чехи, оказавшиеся поблизости.
– Это похвально, – сказал довольный господин Четуин.
Но тут беседу заглушил бой Биг-Бена.
Портье включил радио на всю громкость. Знакомый голос сказал: «Говорит внутренняя информационная служба Би-би-си. Вы слушаете новости. Читает Брюс Белфрейдж».
Голос ведущего звучал иначе, чем обычно. «Что с ним?» – подумала Анна. Брюсу Белфрейджу не хватало воздуха, как будто он еле сдерживался, чтобы говорить в обычном темпе: воздушные бои над большей частью Англии… бомбовые удары невиданной силы… официальное заявление Министерства воздушной обороны… Анна с таким напряжением вслушивалась в дикторские интонации, что чуть не потеряла сознание.
И – вот оно!
Голос ведущего слегка дрогнул, сделал двухсекундную паузу – и, изменив привычной своей беспристрастности, произнес медленно и отчетливо: «Сбито сто восемьдесят два вражеских самолета!»
По холлу прошел глубокий вздох. Затем посыпались вопросы от тех, кто плохо понимал по-английски: что, что сказал диктор? Все остальные тоже стали переспрашивать друг друга: правильно ли они поняли сказанное в новостях?
И вдруг поляк, который разговаривал с господином Четуином, вскочил с места и бросился жать директору руку.
– Это настоящая победа! – кричал поляк. – Гитлер считал, что непобедим! Но англичане ему показали! Английские самолеты задали им жару!
