– Анна! С тобой все в порядке?
– Да, – крикнула Анна в ответ.
Тут пришла фрау Грубер и принесла фонарь. Анна с удивлением обнаружила, что дрожит.
После этого в холле больше не спали. Человек из муниципалитета, который пришел заколачивать оконные проемы, сказал фрау Грубер, что это опасно и в качестве бомбоубежища надо использовать подвал.
На курсах Анна попробовала похвалиться, как ее чудесным образом не убило бомбой, но это ни на кого не произвело впечатления. Почти каждый, кто до сих пор не уехал из Лондона, мог рассказать подобную историю. И не про выбитые окна, а про то, как он по удивительному стечению обстоятельств остался жив после прямого попадания снаряда в дом.
Мадам Лерош вернулась на рассвете из бомбоубежища и обнаружила, что в ее дом сквозь крышу попал неразорвавшийся фугасный снаряд. Фугас повис на своем парашюте прямо над лестницей и при малейшем движении мог взорваться. Это событие, в довершение к беспокойству о семье в Бельгии, совершенно доконало мадам Лерош, и доктор велел ей уехать из города и немного отдохнуть.
В школе отсутствия мадам Лерош почти не заметили. Курсы в любом случае пришли в упадок. Учебу продолжали от силы двенадцать студентов. Диктанты писать стало невозможно: для пишущих машинок использовали специальную бумагу из Бельгии, и теперь ее негде было достать. Поэтому кто-нибудь из оставшихся учителей читал вслух отрывок из популярного романа, а студенты просто двигали пальцами по клавишам машинки. Это, конечно, был выход из положения. Но иногда, слушая главы из произведений Дороти Сэйерс или Агаты Кристи, Анна думала: как-то странно тратить на такое занятие дни, которые, возможно, станут последними днями ее жизни.
Ночью теперь спали в подвале. Каменный пол там был жесткий и холодный. Для удобства можно было принести матрас со своей кровати. Но в подвале этот матрас оказывался не лучше прошлогодней соломы. А на рассвете, после практически бессонной ночи, когда звучал сигнал «небо чистое», еще и приходилось тащить матрас обратно.
Подвал служил кладовой, и Анна ненавидела это место. Чтобы туда попасть, приходилось спускаться по узким крутым ступеням из столовой в кухню, а потом по лесенке за кухней пройти вниз еще несколько ступенек. Там было сыро и тесно, а в высоту – меньше шести футов
[11].
Когда ты лежишь на своем матрасе, уставившись в низкий потолок и прислушиваясь к звукам налета, в воображении легко рисуется конец света. И даже если бомбы падали далеко, Анна не могла избавиться от желания проверить, на месте ли еще ступеньки, по которым они сюда спускались.
Иногда это было настолько невыносимо, что Анна шептала маме:
– Мне нужно в туалет, – и, несмотря на ворчание сонных постояльцев, пробиралась между ними, выходила в пустующую главную часть гостиницы и поднималась по лестнице на четвертый этаж, в свою комнату.
Здесь, прислушиваясь к разрывам бомб и грохоту орудий, она оставалась до тех пор, пока не собиралась с духом, чтобы вернуться обратно.
Как-то раз Анна вошла в свою комнату. Отсвет взрыва выхватил из темноты очертания какой-то фигуры, стоявшей у окна (до сих пор чудом не выбитого).
– Кто здесь? – воскликнула Анна.
Человек повернулся, и Анна узнала папу.
– Взгляни, – и он показал в темноту.
Анна подошла к папе.
За окном сияла ночь. От пожаров небо покраснело. И в нем то и дело вспыхивали оранжевые огни, освещавшие все вокруг, – будто сквозь ночь плыла гигантская рождественская гирлянда. И хотя Анна знала, что эти огни помогают немцам точнее сбрасывать бомбы, зрелище все равно поражало взгляд. Свет от огней был настолько яркий, что Анна видела церковные часы (они давно остановились) и крышу напротив, с которой взрывом снесло часть черепицы. А в отдалении вслед за приглушенными залпами возникали желтые вспышки: это в Гайд-парке стреляла противовоздушная артиллерия.
Внезапно небо перечеркнул луч прожектора. За ним другой, и еще один. Лучи скрещивались, пересекались. Затем огромная оранжевая вспышка затмила все вокруг. Что-то взорвалось в воздухе – самолет или бомба. Страшный треск заставил Анну и папу отпрянуть от окна.
Когда они снова выглянули, к оранжевым вспышкам прибавились розовые. И эти огни медленно плыли к земле.
– Вот так, наверное, мог бы выглядеть конец света… – сказал папа. – Но как же красиво…
* * *
По мере того как дни становились короче, удлинялось время налетов. К середине октября отбой воздушной тревоги звучал уже не раньше половины шестого утра, и спать после этого почти не удавалось.
– И когда только кончится хорошая погода! – причитала мама.
В плохую погоду бомбардировщики не летали, и люди могли всю ночь спать в своих кроватях: невероятное, волшебное ощущение! Держались, однако, ясные дни. Выйти утром на бодрящий осенний воздух и ощутить, что ты еще жив, было, конечно, здорово. Но каждую ночь прилетали бомбардировщики, а вместе с ними возвращались клаустрофобия и подвальные страхи.
Однажды сирены завыли раньше обычного: все еще ужинали. Воздушную тревогу объявили почти сразу же после того, как послышались гудение бомбардировщиков и бомбовые взрывы неподалеку.
Один из поляков не донес до рта вилку с пастушьим пирогом
[12] да так и застыл.
– Бах-бах! – сказал он. – Нехорошо мешать людям есть.
Это был крупный человек средних лет с непроизносимым именем. В гостинице его прозвали Дроздом за страсть к имитации звуков, издаваемых парой тощих птиц, которые поселились на заднем дворе гостиницы.
– Опять летят бомбить вокзалы, – сказала фрау Грубер.
– Да нет! – возразила немка, у которой нацисты убили мужа. – Они же бомбили вокзал вчера.
«Континенталь» находился на полпути между железнодорожными вокзалами Юстон и Сент-Панкрас. И если немцы бомбили вокзалы, постояльцам выпадала тяжелая ночь.
– Но они их не сожгли, – заметил Дрозд.
Тут все замерли: комнату потряс взрыв, следом за ним раздался раздирающий уши свист. С одного из столов соскользнул и разбился стакан.
– Совсем близко, – сказала мама.
Фрау Грубер, как нечто само собой разумеющееся, начала собирать тарелки.
– Я хотела подать пудинг с черносливом и заварным кремом, – заявила она. – Но думаю, что сейчас нам лучше спуститься в убежище.
Анна побежала за матрасом в свою комнату. Тут раздался новый взрыв. Все вокруг заходило ходуном – стены, пол, потолок. Анна быстро схватила матрас и бросилась вниз по лестнице (матрас прыгал за ней по ступенькам). Впервые в жизни ей захотелось оказаться в подвале: там, по крайней мере, стены не шатались.
