Концерт начался с исполнения ранних пьес Моцарта. Легкая гармоничная музыка почти не касалась ее слуха и не мешала думать о своем. «Может, мне удастся поговорить с ним в антракте», – надеялась Анна. Но когда вспыхнул свет, Джон Котмор не встал с места и вокруг него все так же толпились студенты. Только Барбара подошла к Анне поздороваться. Анна познакомила ее с папой. Папа с Барбарой долго беседовали, Барбара сказала с присущей ей теплотой:
– Анна, как мне нравится твой папа! Я надеюсь, мы с ним еще встретимся.
«Может, она шепнет что-то Котмору и он тоже подойдет познакомиться с папой – когда концерт закончится…»
– Очаровательная девушка, – заметил папа, глядя вслед Барбаре. – Совершенно очаровательная.
Папино лицо было таким умным, такая в нем проступала чуткость, что Анне вдруг стало за себя стыдно: как она может думать о папе исключительно с точки зрения пользы? Анна придвинулась к нему ближе на жестком сиденье…
С другой стороны, почему бы ей не представить папу Котмору? Это было бы прекрасным поводом… И папа обрадовался бы. Анна может отыскать Джона после концерта.
Оркестр наконец заиграл Седьмую симфонию Бетховена. И Анну захватила грандиозность музыки. Гремел траурный марш, медленная его часть. «Прекрасно!» – подумала она. Но уже в следующее мгновение симфония утратила для Анны свою неотразимость. Анна думала только о том, как перехватить Котмора на выходе из галереи – чтобы тот не ушел до того, как они с папой спустятся вниз. «Джон, я хочу представить тебе своего папу», – скажет она. Придется действовать быстро, до того, как Котмор пойдет по проходу. Анна непроизвольно подвинулась – и тут нечаянно обратила внимание на папино лицо.
Он сидел совершенно неподвижно – голова чуть приподнята, руки сложены перед собой, глаза наполовину прикрыты. А по щекам бежали слезы.
– Папа, – тихо сказала Анна, и все другие мысли куда-то отступили.
Он попытался что-то сказать, но не смог. Потряс головой – и в конце концов прошептал: «Музыка…»
Анна обеспокоенно положила свою руку на папину и придвинулась к нему вплотную. А вокруг них ревела музыка…
Но вот все стихло. Люди вокруг поднялись со своих мест, захлопали, стали надевать пальто.
– С тобой все в порядке? – шепотом спросила Анна.
Папа кивнул:
– Еще минутку.
Они остались сидеть на своих местах. Галерея опустела.
– Извини, что встревожил тебя, – сказал папа. – Это так… – он сделал жест рукой, как будто желал обнять все вокруг. – Я не слышал музыки много лет.
Папа поднялся, и они с Анной медленно двинулись следом за остальными. На свежем воздухе папа совсем пришел в себя. Почти стемнело. Они пробирались сквозь толпу расходившихся зрителей. Папа оглянулся на погружавшийся в темноту театр и прошептал: «Прекрасно!»
На углу Анна краешком глаза заметила Джона Котмора в компании Гарри и Барбары. Мелькнула мысль: может, подойти? Но это было бы нехорошо. Они с папой, взявшись за руки, пошли в сторону метро. Покупая билеты, папа вдруг спохватился:
– Такие сильные эмоции! В результате я забыл свою шляпу.
– Я сбегаю за ней.
В сумерках Анна бросилась назад к театру. И опять в ней вспыхнула безумная надежда: еще можно встретить Джона! Все еще может сложиться иначе!
Галерея оказалась заперта. Анна прошла по фойе и внезапно увидела его – темный силуэт в дверном проеме. Котмор стоял спиной к Анне, и с ним кто-то еще, и этот кто-то стоял так близко к Джону, словно они были единым целым. И еще до того, как Анна расслышала их слова, она поняла, кто это.
– Что теперь будем делать? – спросил Джон Котмор.
– Давай пойдем домой, – ответил из темноты голос Барбары.
Глава двадцать вторая
Анна толком не помнила, как ехала домой: она прошла мимо двух людей, стоявших в дверном проеме… отыскала папину шляпу… они сели в вагон метро… По папиному лицу Анна поняла, что он еще не совсем вернулся к своему обычному ироническому отношению к жизни и нуждается в ее помощи. Только это и помогало ей не отдаться смятению полностью.
Но Барбара!.. Если бы это была жена Джона, Анна еще могла бы понять… И давно это все началось? В каникулы? Или еще раньше, во время семестра? И знала ли Барбара про Анну? Возможно, они с Джоном обсуждают ее, смеются над ней, над ее идиотской привязанностью. А она показывала ему все свои рисунки, покупала для него сахарин в обеденный перерыв… Каждая новая мысль была болезненней предыдущей. И ей (какой-то части ее существа) хотелось разрыдаться и выплеснуть все папе. Но с другой стороны, она понимала, что не решится заговорить об этом.
– У тебя все хорошо? Что-то ты бледная, – заметил папа.
Анна кивнула: да.
– А как ты?
Папа сидел в метро рядом с ней и нервно растирал одну руку другой.
– Что-то у меня покалывает пальцы, – сказал он.
И эти слова так разительно контрастировали с ее собственными эмоциями, что Анна рассмеялась:
– Ох, папа! Дорогой!..
– Ну вот! Я не хотел тебя напугать, – сказал папа, обнимая Анну за плечи.
Она покачала головой:
– Нет, я о другом!
На мгновение Анна испугалась, что папа спросит, о чем именно.
Но он только повторял:
– Ну вот! – А потом очень нежно добавил: – Что было, то прошло.
Следующий день был ужасным. Работы в конторе почти не было. Миссис Хеммонд не пришла. И даже мисс Клинтон-Браун и мисс Поттер взяли отпуск. Все утро, делая вид, что заполняет карточки и мотает шерсть, Анна думала о Джоне Котморе. Все кончено. Я ничего не хочу делать; я никого не хочу видеть.
Она пыталась подобрать слова, определявшие ее положение: брошена? покинута? отвергнута? Это звучало банально, но ей было не смешно. И слова не спасали от унизительных воспоминаний: ведь она улыбалась ему… приникала к его губам… а в тот вечер в кафе чуть не взяла его за руку… А все это время он и Барбара…
Он и Барбара…
После обеда пришла миссис Райли с большим альбомом.
– Моя жизнь на подмостках, – сказала она. – Я принесла показать это вам.
Анне ничего не оставалось, как провести вторую половину дня с миссис Райли, в облаке источаемых ею ароматов. Анна смотрела на миссис Райли в блестках в 1891 году, на миссис Райли в ажурных колготках в 1902 году, на миссис Райли с пастушьим посохом и чучелом овцы, на миссис Райли в корыте для купания. И все это время что-то внутри нее взывало к Джону Котмору: пусть бы не было вчерашнего вечера! Пусть бы все оставалось как раньше!
В гостиницу Анна вернулась поздно: ей не хотелось идти домой – и вообще никуда не хотелось идти. И тут ей навстречу бросилась мама, в совершенном отчаянии, вся в слезах и ломая пальцы (к этому Анна совершенно не была готова):
