– Плосыпайся, соня-засоня.
– …что-то такое. Ты давно тут?
– Плосыпайся, соня-засоня.
Судя по моим «Касио», спал я всего минут десять.
– Должно быть, я…
– Сколо пойдет снег! Липкий. Скольный автобус будет буксовать.
Я потянулся, и суставы залязгали.
– А чего ты не смотришь «Лунного гонщика»?
Суставы перестали лязгать.
Подгузник посмотрел на меня так, словно это я дипломированный деревенский дурачок.
– Тут телевизола нету, не видись? Я лыбачу. Пойдем посмотлим на лебедя.
– В Лужке Черного Лебедя нет никаких лебедей. Это уже вошло в поговорку.
– Чесется. – Подгузник сунул руку себе в штаны и принялся со смаком почесывать яйца. – Чесется.
На куст остролиста присел снегирь, словно позируя для рождественской открытки.
– Так что, Мерв, какую самую большую рыбу ты тут поймал?
– Ни лазу не поймал ни фига. В этом конце. Я лыбачу на длугом конце, у остлова.
– А там какую ты поймал?
– Там тозе ни лазу не поймал ни фига.
– А.
Подгузник глянул на меня полузакрытыми глазами:
– Один лаз поймал больсого зылного линя. Зазалил его на палочке на костле в саду. Глаза были вкуснее всего. Плослой весной. Или позаплослой. Или позапозаплослой.
Вопль сирены «скорой помощи» возник в голом лесу, как хрупкая безделушка.
– Кто-то умирает, наверно? – спросил я у Подгузника.
– Дебби Кломби повезли в больницу. Из нее лебенок лезет.
Грачи кр-кр-кричали, как старики, которые забыли, зачем пошли на второй этаж.
– Я сегодня уезжаю из Лужка Черного Лебедя.
– Есе увидимся.
– Наверно, нет.
Подгузник задрал одну ногу и выпузырил такой оглушительный пердеж, что спугнул снегиря.
Оранжевый поплавок недвижно сидел на воде.
– Мерв, ты помнишь ту киску, что нашел прошлой зимой? Мертвую, окоченевшую?
– Я не люблю «Кит-кэт». Только соколадные яйца с клемовой начинкой.
Оранжевый поплавок недвижно сидел на воде.
– Хочешь карамелек? Это «Ревень со сливками».
– Не-а. – Подгузник запихал пакетик в карман. – Не особенно.
Большое и непонятное пронеслось у нас над головами – так низко, так близко, что можно было коснуться пальцами, если бы я от испуга не скрючился на скамье. Я сначала не понял, что это. Планер? Я пытался уложить у себя в голове форму этого предмета. «Конкорд»? Ангел-мутант, упавший на землю?
Лебедь скользил вниз по наклонной воздушной полосе навстречу своему отражению.
Отражение лебедя скользило вверх по наклонной воздушной полосе ему навстречу.
За миг до столкновения огромная птица распростерла крылья и заработала перепончатыми лапами, как в мультфильме. На миг зависла в воздухе и плюхнулась животом на воду. Утки выразили недовольство, но лебедь замечает только то, что сам хочет. Лебедь сгибал и выпрямлял шею – точно как папа после долгого сидения за рулем.
Если бы лебедей не было на свете, они существовали бы в мифах.
Я распрямился. Подгузник за все это время даже не дернулся.
Оранжевый поплавок прыгал на сетке волночек и противоволночек.
– Прости, Мервин, – сказал я Подгузнику. – Ты был прав.
Разговаривая с Подгузником, никогда не скажешь в точности, куда он смотрит.
Одичавшие кусты, что когда-то окружали Дом в чаще, кто-то ровненько обрезал. Голые белые ветки лежали аккуратной кучкой на непривычном к свету газоне. Передняя дверь была полуоткрыта, а в доме громко долбили чем-то электрическим. Долбежка стихла. Из заляпанного краской транзистора неслась трансляция матча «Ноттингем форест» с «Вест Бромвич Альбион». В доме громко застучали молотком.
Кто-то расчистил садовую дорожку от сорняков.
– Есть тут кто?
В другом конце коридора появился строитель – с молотком в одной руке и зубилом в другой.
– Тебе чего, сынок?
– Я, это… извините за беспокойство…
Строитель жестом показал «минуточку» и выключил радио.
– Извините, – сказал я.
– Ничего. Клафчик с нас котлету делат. Аж ухи болят. – У него был какой-то инопланетный акцент. – Я так ли, сяк ли хотел передохнуть. Укладывать гидроизоляцию – чистое убийство. Дурень я был, что сам взялся.
Он сел на нижнюю ступеньку лестницы, открыл термос и налил себе кофе.
– Так чем могу помочь?
– Здесь… здесь жила старая дама?
– Теща-то моя? Миссис Греттон?
– Очень старая. Одета в черное. Седая.
– Она сама. Бабуля с семейки Аддамс.
– Ну да, вроде.
– Она переехала к нам в пристройку, прям чрез дорогу. Ты ее знашь?
– Я… – Вешатель перехватил «понимаю», – знаю, это очень странно звучит, но год назад я повредил щиколотку. Когда озеро в лесу замерзло. Был уже поздний вечер. Я кое-как дохромал сюда от озера и постучался в дверь…
– Так это был ты? – Лицо строителя озарилось удивлением. – Она тебе сделала эту, какевотам, припарку? Верно?
– Да. И оно по правде помогло.
– Еще б не помогло! Она мне так запястье вылечила пару лет взад. Диво дивное. Но мы с женкой были уверены, что тебя она выдумала.
– Выдумала меня?
– Она даже до инсульта немножко… танцевала с феями типа. Мы думали, ты один из этих ее… мальчиков-утопленников. С озера.
Последние слова он произнес зловеще, как в фильмах ужасов.
– О. Ну да. Она уснула к тому времени, когда я уходил…
– Эт на нее похоже! Наверняка она тебя заперла и все такое?
– По правде сказать, да, так что я ее даже не поблагодарил за лечение.
– Хошь, можь счас поблагодарить. – Строитель втягивал кофе наподобие пылесоса, так чтобы не обжечь губы. – Я не обещаю, что она тя вспомнит или хоть чо-нить скажет, но сегодня у нее хороший день. Вон, вишь желтый дом, сквозь деревья просвечиват? Эт наш.
– Но… я думал… этот дом в лесной глуши, далеко отовсюду…
– Этот-то? Не-а! Мы между Пиг-лейн и карьером. Знашь, где цыгане по осени стоят. Весь этот лесок площадью всего несколько акров, пмашь. От силы два-три футбольных поля. Не дебри Амазонки. И не Шервудский лес.
– В деревне есть один парень, Росс Уилкокс. Он был на льду тогда, зимой, когда вы меня нашли рядом со своим домом…
У очень старых людей лица становятся как у маппетов. Бесполыми. А кожа – прозрачной.
