– И ты обсудила с ней условия? Тебе, случайно, не на комиссионной основе будут платить?
– Ясмина платит своим служащим зарплату – точно так же, как сеть супермаркетов «Гринландия». Я думала, ты обрадуешься, что у меня появились перспективы заработка. Тебе больше не надо разоряться на мои прихоти. Я смогу сама их оплачивать.
– Я рад. Честно. Конечно, я рад.
Черные коровы собрались на поле сразу за нашим участком, через забор от альпийской горки.
– Значит, ты будешь каждый день ездить в Челтнем и обратно? Шесть дней в неделю?
– Пять. А как только я найму помощника, будет четыре. Челтнем гораздо ближе Лондона, Оксфорда и всех прочих мест, куда ты вроде бы без проблем добираешься.
– Это значит, что жизнь нашей семьи сильно изменится.
– Она так или иначе изменится. Джулия уезжает в университет. И Джейсон уже далеко не младенец.
Моя семья выбрала этот момент, чтобы посмотреть на меня.
– Мама, я тоже за тебя очень рад.
– Спасибо, малыш.
(Мне тринадцать лет – не многовато ли, чтобы звать меня малышом?)
Джулия не могла успокоиться:
– Ты же согласишься, правда?
– Это очень соблазнительное предложение. – Мама смущенно улыбнулась. – По сравнению с тем, чтобы каждый день сидеть одной взаперти дома, в четырех стенах…
– Взаперти?! – Папа хихикнул, как будто ему было очень смешно. – Поверь мне, ты не знаешь, что такое сидеть в четырех стенах в магазине каждый божий день.
– Там не только магазин, а еще и галерея. Я хотя бы людей буду видеть.
Папа искренне удивился:
– Ты же постоянно общаешься с людьми.
Мама искренне удивилась:
– С кем это?
– Да с десятками людей! С Алисой, например.
– У Алисы свой дом, своя семья и свой бизнес. В Ричмонде. Полдня езды по старой доброй британской железной дороге.
– У нас очень милые соседи.
– Безусловно. Но у меня с ними нет ни капли общего.
– Но… все твои подружки в деревне?
– Майкл, мы сюда приехали вскоре после рождения Джейсона, но мы для них до сих пор городские. О да, они вежливы… в основном. В глаза. Но…
(Я поглядел на свои часы «Касио». Скоро уже идти на встречу с «призраками».)
– Мама права. – Джулия теребила египетское ожерелье с анком, подарок Эвана. – Кейт говорит, если ты не живешь в Лужке Черного Лебедя со времен Войны Алой и Белой розы, то тебя никогда не примут как своего.
Папа надулся, словно ему возражали исключительно из упрямства.
Мама глубоко вздохнула:
– Мне скучно и одиноко. Вот и все.
Коровы свистели хвостами, отгоняя мух, вьющихся вокруг заляпанных навозом задниц.
Кладбища полным-полны разлагающихся трупов, так что, разумеется, там страшно. Немножко. Но что угодно, если думать о нем достаточно долго, становится еще и чем-то другим. Прошлым летом, когда была хорошая погода, я уезжал далеко-далеко, сколько хватало моей карты. Даже до Уинчкума один раз доехал. Если по дороге попадалась норманнская (круглая) или саксонская (островерхая) церковь и никого не было поблизости, я прятал велосипед где-нибудь на задворках и ложился в кладбищенскую траву. Невидимые птицы, изредка цветок в банке из-под варенья. Экскалибура, застрявшего в камне, я не нашел, зато обнаружил надгробие, датированное 1665 годом. 1665-й – год чумы. Это мой рекорд. Могильные камни обычно стираются за пару столетий. Даже смерть вроде как умирает. Самую грустную эпитафию я нашел однажды на кладбище на Бредонском холме. «Ее многочисленные добродетели украсили бы и более долгую жизнь». Похороны – это тоже вопрос моды, как клеш и брюки-дудочки. Мистер Бродвас говорит, что на кладбищах сажают тис, потому что дьявол терпеть не может его запах. Не знаю, верю ли я в это, но планшетки для спиритических сеансов точно работают. Я знаю кучу историй, когда люди получают послание: «С-А-Т-А-Н-А-Т-В-О-Й-П-О-В-Е-Л-И-Т-Е-Л-Ь», стекло разлетается, и приходится посылать за священником. (Однажды дух вселился в Гранта Бёрча и его устами сказал Филипу Фелпсу, что тот умрет 2 августа 1985 года. Теперь Филип Фелпс не ложится спать без Библии под подушкой.)
Людей всегда хоронят лицом на запад, чтобы они, когда протрубят трубы Страшного суда, встали, выкарабкались на поверхность и пошли прямо на запад, к трону Иисуса, где их будут судить. Если ты в Лужке Черного Лебедя, то выходит, что трон будет в Аберистуите. А вот самоубийц хоронят лицом на север. Им сроду не найти трон Иисуса, потому что мертвые ходят только по прямой. Они все окажутся в Джон-О’Гротсе. Аберистуит не самое интересное место в мире, но папа говорит, что Джон-О’Гротс – всего лишь кучка домов там, где в Шотландии кончается вообще вся Шотландия и ничего не остается.
По-моему, лучше совсем никакого бога, чем бог, который делает такое с людьми.
На случай если «призраки» за мной следят, я бросился на землю и перекатился, как заправский спецназовец. Но на кладбище при церкви Святого Гавриила никого не было. Звонари еще репетировали. Когда стоишь вплотную, колокола на самом деле не звонят, а плям-кают, тыркают, баммммают и еще делают «баЛУУУ-Ум». Наступила и прошла четверть девятого. Поднялся ветерок, и две гигантские сосны заскрипели костями. Полдевятого. Колокола замолкли, уже насовсем. Тишина поначалу звенит так же громко, как сам звон. Завтра суббота, но, если я через час или около того не попаду домой, начнется: «Сколько сейчас времени, по-твоему?» Из церкви вышли звонари, на ходу обсуждая какого-то Малькольма, который ушел в мунисты и последний раз его видели, когда он раздавал цветы в Ковентри. Звонари пролезли через «покойницкие ворота», и голоса их затихли в направлении «Черного лебедя».
Я заметил мальчишку – он сидел на кладбищенской стене. Для Плуто Ноука слишком мал ростом. Для Гранта Бёрча, Гилберта Свинъярда или Пита Редмарли – хиловат. Я подкрался к нему бесшумно, как ниндзя. На нем была армейская бейсболка козырьком назад, как носит Ник Юэн.
Я так и знал, что Ник Юэн в «призраках».
– Ник, привет!
Но это был Дин Дуран – он заорал: «ААААА!!!» – и свалился со стены.
Дуран выскочил из зарослей крапивы, яростно почесывая руки, ноги и шею.
– Чертовы жгучки жгутся как черти! – Дуран знал, что выглядит идиотом, и потому не стал изображать сильно крутого. – Что ты тут делаешь?
– А ты что тут делаешь?
– Ну, я эту… записку получил. Приглашение вступить… – Когда Дуран думает, это всегда очень заметно. – Э. А ты что, «призрак»?
– Нет. Я думал, что ты «призрак».
– А эта записка, что у меня в пенале?
Он расправил смятую записку – точно такую же, как у меня.
Дуран правильно разгадал мое смятение:
