Один подросток ковырял ножом какой-то комок и совсем не обращал на меня внимания. Половину его лица закрывала копна волос.
Хриплый оказался тем самым точильщиком ножей. Это меня подбодрило, но лишь чуть-чуть. Когда он стоит у нас на крыльце, это одно дело, когда я свалился к нему в лагерь – другое.
– Простите, я… спасибо, но я лучше пойду.
– Бакс, это я его поймал! – Мальчишка с расплющенным носом съехал на заднице по склону. – Но этот дивви
[24] сам свалился! Я его не толкал! А надо было! Он за нами шпионил, байстрюк этакий!
Точильщик посмотрел на меня:
– Тебе еще рано уходить, чавво.
– Это… – Вешатель перехватил «покажется», – кажется странным, но я был в лесу рядом с церковью и только… – Вешатель перехватил «присел», – хотел отдохнуть, как прибежала собака…
Боже, как жалко это звучит.
– …огромная собака, схватила мою сумку и убежала.
Ни на одном лице не отразилось и капли сочувствия.
– В сумке были все мои учебники и тетради.
Из-за Вешателя я подергивался, как будто врал.
– Я пошел за собакой… ну, хотел за ней пойти, но стемнело, и тропинка, ну, что-то вроде тропинки, привела меня к… – я показал наверх, – вон туда. Я увидел вас сверху, но я не шпионил.
Даже у младенца на лице отразилось сомнение.
– Честно, я только хотел найти свою сумку.
Подросток, который что-то вырезал, продолжал вырезать.
– А что тебя вообще занесло в лес? – спросила женщина.
– Я прятался.
Сработает только некрасивая истина.
– Прятался? – призвала меня к ответу ее дочь. – От кого?
– От кучи ребят. Деревенских.
– Чего ты им сделал? – спросил мальчишка со сломанным носом.
– Ничего. Просто они меня не любят.
– Почему?
– Откуда мне знать?
– Да уж наверняка знаешь!
Конечно знаю.
– Потому что я не один из них. Вот и все. Им этого достаточно.
Что-то теплое и мокрое оказалось у меня в ладони. Клыкастый пришелец поднял голову. Мужчина с прилизанными назад волосами и бакенбардами фыркнул от смеха, глядя на старика:
– Видел бы ты свою рожу, Бакс! Когда парень свалился незнамо откуда!
– Я испугался, как будто черт на меня выскочил! – Старик швырнул в огонь пивную банку. – И не стыжусь признаться, слышишь, Клем Остлер? Я думал, он муло
[25] с кладбища. Или это опять годжи
[26] швыряют в карьер плиты и холодильники, как тогда под Першором. Нет, эта ач-тхен
[27] мне никогда не нравилась.
Либо цыгане выдумывают свои слова для всего, либо берут уже существующие и гнут как хотят.
– И то, что этот, – подозрительный кивок на меня, – вокруг шастает, только подтверждает, что я был прав.
– Разве не вежливее было бы просто спросить, не видали ли мы твоей сумки? – Точильщик смотрел на меня.
– Думал небось, что мы тебя живьем зажарим? – Женщина скрестила на груди руки, толстые, как канаты. – Все знают, что мы не откажемся от кусочка годжо, так ведь?
Я пожал плечами – мне было плохо, и я не знал, что ответить. Подросток продолжал вырезать непонятно что. Пахло древесным дымом и солярочным выхлопом, человеческими телами и табаком, сосисками с фасолью, кисло-сладким конским навозом. Эти люди свободней меня, но моя жизнь в десять раз удобней, и проживу я, наверно, дольше.
– А что, если мы тебе поможем искать эту твою сумку? – заговорил коротенький мужчина, сидящий на троне, сложенном из шин. – Что ты нам дашь за это?
– А моя сумка что, у вас?
– В чем это ты обвиняешь моего дядю? – выпалил мальчишка со сломанным носом.
– Тихо, Ал. – Точильщик зевнул. – Пока что, насколько я могу судить, он нам ничего плохого не сделал. Но может заработать капельку хорошего отношения, если расскажет, что там было в общинном центре в среду. Небось говорили про эту постоянную площадку, что муниципальный совет хочет строить на Хейкс-лейн? В зал набилось полдеревни. Я сроду такого не видал.
Честность и чистосердечное признание – часто одно и то же.
– Да.
Точильщик откинулся назад с довольным видом, словно выиграл спор.
– И ты ходил небось? – спросил тот, кого называли Клем Остлер.
Я уже и так слишком долго колебался.
– Мой отец взял меня с собой. Но собрание прервалось на середине, потому что…
– Потому что вы все про нас выведали, так? – резко спросила дочь.
– Мало что выведали. – Такой ответ показался мне самым безопасным.
– Эти годжи, – у Клема Остлера глаза были как щелки, – они про нас не знают ни на крысиный хвост, а так называемые специалисты – еще меньше.
Старик по имени Бакс кивнул:
– Семья Мерси Уоттса поселилась на одной такой «разрешенной площадке», у Севеноукса. Там надо платить, очереди, списки, инспекторы. Выходит то же социальное жилье, только на колесах.
– В этом вся глупость! – Точильщик поковырял в костре. – Мы не больше ваших местных хотим, чтоб площадки строились. Все этот новый закон, из-за него весь этот чертов шум и поднялся.
– Что это за закон такой, дядя? – спросил мальчишка со сломанным носом.
– А вот такой. Он гласит, что, если муниципальный совет не построит сколько надо площадок, мы можем ачить
[28] где захотим. Но если площадки есть, а мы стоим в другом месте, то гаввы
[29] могут нас насильно передвинуть на площадку. Вот зачем им это место на Хейкс-лейн. А не потому, что они нам хотят сделать чего-то хорошее.
– И про это небось говорили на этом вашем собрании, а? – Старшая женщина оскалилась на меня.
Клем Остлер не дал мне ответить:
– А как только они нас привяжут к месту, то примутся запихивать наших чавви в свои школы, а там уж их дрессировать: да, сэр, нет, сэр, шерсти три мешка, сэр. Превратят нас в кучку дидикоев и кенников
[30], засунут в душные кирпичные дома. Сотрут с лица земли, как Гитлер хотел. Конечно, постепенно, очень вежливо, но все равно так или иначе от нас избавятся.
