– Простите, мисс?
– Эмма, встань, пожалуйста.
Пугливая, длинная, тощая Эмма Рэмпинг встала.
– В классе идет урок. Что ты говорила Эбигейл?
Эмма Рэмпинг изобразила на лице глубокое раскаяние.
– Это была информация, которая известна не всем?
– Да, мисс.
– Громче, Эмма, Земля тебя не слышит!
– Да, мисс.
– Ага! Значит, то, что ты сообщила Эбигейл, – это секрет?
Эмма Рэмпинг неохотно кивнула.
– Да это же по теме нашего урока! А почему бы тебе не поделиться секретом со всем классом? Прямо сейчас. Погромче, чтобы всем было слышно.
Несчастная Эмма Рэмпинг начала заливаться краской.
– Давай пойдем на компромисс, Эмма. Я тебя помилую, если только ты объяснишь, почему готова поделиться секретом с Эбигейл, но не со всеми остальными.
– Потому что… я не хочу, чтобы все знали, мисс.
– Слушайте все! Эмма сказала нам нечто важное о секретах. Спасибо, Эмма, садись и больше не греши. Как убить секрет?
Руку поднял Леон Катлер:
– Рассказать людям.
– Да, Леон. Но скольким людям? Эмма поделилась секретом с Эбигейл, но он от этого не перестал быть секретом, верно? Сколько людей должны знать секрет, чтобы он перестал быть таковым?
– Достаточно, чтобы послать вас на электрический стул, мисс! – сказал Дункан Прист. – За убийства топором, я имею в виду.
– Кто может возвести искрометную шутку Дункана в общий принцип? Сколько нужно человек, чтобы секрет перестал быть секретом? Дэвид?
Дэвид Окридж подумал:
– Столько, сколько нужно, мисс.
– Столько, сколько нужно для чего? Аврил?
– Столько, – нахмурилась Аврил Бредон, – сколько нужно, чтобы изменить сущность этого секрета, мисс.
– Прекрасное рассуждение, три-ка-эм. Может быть, наше будущее все-таки в надежных руках. Если бы Эмма рассказала нам всем то, о чем она рассказала Эбигейл, ее секрет перестал бы существовать. Если бы о моих преступлениях напечатали в «Мальверн-газеттир», я бы… скажем так, перестала существовать, если бы Дункан Прист сидел на скамье присяжных. Следующий вопрос меня очень интересует, потому что я сама не знаю на него ответа. Какие секреты следует делать общим достоянием? А какие – нет?
На этот вопрос с ходу никто не ответил.
В пятидесятый или сотый раз за день я вспомнил о Россе Уилкоксе.
– Кто может сказать мне, что означает это слово?
Кильватер слов припорошила меловая пыль.
Я однажды смотрел слово «этика» в словаре. Оно часто всплывает в «Хрониках Томаса Ковенанта». Оно значит то же, что «мораль». Марк Бэдбери уже поднял руку.
– Да, Марк?
– Оно значит то, что вы только что сказали. О том, что следует и чего не следует делать.
– Правильно, Марк. В Сократовой Греции тебя сочли бы прекрасным ритором. Любой ли секрет этично разглашать?
Дункан Прист прокашлялся:
– Кажется, ваш секрет, мисс, обязательно надо разгласить. Чтобы вы больше не рубили в капусту беззащитных учеников.
– Верно, Дункан. А вот этот секрет ты разгласил бы?
НАСТОЯЩЕЕ ИМЯ БЭТМЕНА – БРЮС УЭЙН
Большинство мальчиков в классе восхищенно забормотали.
– Если этот секрет выплывет наружу, что сделают все повелители преступного мира? Кристофер?
– Взорвут дом Брюса Уэйна, чтобы мокрого места не осталось, мисс, – выдохнул Кристофер Твайфорд. – И прощай, борец за справедливость.
– И общество в целом от этого пострадает, верно? Значит, иногда этично – НЕ разглашать секрет. Бест?
– Я хотел сказать про «Акт о неразглашении государственной тайны», мисс. – Бест Руссо обычно в классе ни слова не произносит. – Во время войны на Фолклендах.
– Совершенно верно, Бест. Болтун – находка для шпиона. А теперь – подумайте о своих собственных секретах.
(Связь между бумажником Росса Уилкокса и его оторванной ногой. Разбитые дедушкины часы. Мадам Кроммелинк.)
– Как тихо сразу стало в классе. А теперь подумайте вот о чем: к какой категории относятся ваши секреты? «Обязательно рассказать» или «Ни в коем случае не рассказывать»? Или существует и третья категория, менее четко определенная с точки зрения этики? Личные тайны, которые не касаются никого, кроме вас? Тривиальные секреты? Сложные секреты, разглашение которых может привести к непредвиденным последствиям?
Разноголосые «да» все громче.
Мисс Липпетс достала из коробки новый брусочек мела.
– По мере взросления у вас будет все больше таких секретов, три-ка-эм. Не меньше, а больше. Привыкайте к ним. А кто догадается, почему я написала это слово?
– Джейсон?
Класс 3КМ обратился в радиотелескоп, направленный на классного стукача.
– Репутация, мисс, – это то, что страдает, когда секрет выходит наружу. Если доказать, что вы убиваете людей топором, ваша репутация как учителя будет погублена. Репутация Брюса Уэйна как безобидного ничтожества будет погублена. И с Нилом Броузом та же история, верно ведь? – Если я могу стереть в порошок чужой калькулятор, то плевал я на правило, запрещающее закладывать людей и доводить их до исключения. По правде сказать, плевал я на все правила. – Вот у него был секрет так секрет, да, мисс Липпетс? О его секрете знали Уэйн Нэшенд, Энтони Литтл. И еще несколько человек.
Гэри Дрейк слева от меня смотрел прямо перед собой.
– Но как только его секрет раскрыли, его репутация…
– Золотого мальчика? – ко всеобщему изумлению, подсказала мисс Липпетс.
– Совершенно верно, прекрасное определение, мисс Липпетс, спасибо. – Впервые с незапамятных времен мне удалось выдавить из класса несколько смешков. – Его репутация золотого мальчика погублена. Его репутация крутого пацана, с которым другие ребята не рискуют связываться, тоже погублена. Без репутации, за которой можно прятать свои секреты, Нил Броуз…
«Ну скажи! Слабо тебе!» – подначивал Нерожденный Близнец.
– …сидит в глубокой заднице, мисс.
Эта потрясенная тишина – моя заслуга. Я добился такого эффекта словами. Одними словами.
Мисс Липпетс обожает свою работу – в хорошие дни.
Я не знал, как отреагируют папа и мама на мои сегодняшние подвиги, и нервничал. У моих мозгов уже началась нервная почесуха. Так что я достал из шкафа рождественскую елку, чтобы отвлечься. И жестяную банку из-под конфет, в которой у нас лежат елочные украшения. Сегодня двадцатое декабря, а папа с мамой даже слова «Рождество» еще ни разу не произнесли. Мама семь дней в неделю торчит в галерее, а папа все время ездит на интервью с работодателями, но это ничего не дает, кроме новых интервью. Я собрал елку и развесил на ней гирлянды. Когда я был маленький, мы покупали настоящие елки на ферме у папы Гилберта Свинъярда. Но два года назад мама купила искусственную в вустерском «Дебенхэме». Я жаловался, что она не пахнет, и вообще, но мама сказала, что это ведь не мне приходится потом пылесосить и выковыривать иголки из ковра. Наверно, это справедливо. Елочные игрушки у нас в основном старше меня. Даже гофрированная бумага, в которую они завернуты, древняя. Покрытые изморозью шары, купленные папой и мамой на первое (оно же последнее) Рождество, которое они провели только вдвоем, без меня и Джулии. Жестяной мальчик из церковного хора – тянет высокую ноту, рот сложен идеальным «о». Семейка веселых деревянных снеговиков. (В те дни еще не всё делали из пластмассы.) Дед Мороз, самый толстый во всей Лапландии. Драгоценный ангел, перешедший в наследство от маминой бабушки. Стеклянный, выдутый настоящим стеклодувом. Семейное предание гласит, что его подарил моей прабабушке одноглазый венгерский князь на балу в Вене, прямо перед Первой мировой.
