Слуги безнадежно прятались от бешеных красношапочников. Санкюлотам даже удалось втащить во дворец большую пушку.
— Если им удастся выстрелить из этой штуки, часть дворца рухнет и погребет нас всех, — опасалась я.
Буяны приблизились к королевским покоям.
— Вырежьте им сердце! Вырвите им печень! — слышали мы их крики.
Мы надеялись на помощь, но мэр Парижа — к этому времени им стал месье Жером Петион — ничего не сделал, чтобы защитить Людовика XVI и его семью.
— Возможно, он даже хочет, чтобы бушующая чернь сделала это. Тогда он сможет бесконечно сожалеть и многословно выразить свое возмущение и свою печаль перед другими монархами! — крикнула мадам дю Плесси, полная горечи и сарказма.
То недолгое время, которое ей еще оставалось, графиня жила в своем городском дворце на Жарден де Люксембург. А у меня было больше свободы передвижения: одетая простой служанкой, я ходила по городу, так я узнавала о многом, поскольку никогда не боялась заходить в самые темные переулки и мрачные кабачки.
Но в этот проклятый день 20 июня 1792 года я тоже была в Тюильри и чуть не умерла со страха. Часть толпы прорвалась в приемную перед королевскими покоями, и они оказались перед королем, который сидел там с мадам Елизаветой.
Бушующая толпа застыла на месте, увидев монарха, такого невозмутимого и спокойного, сидящим в своем кресле.
Красные шапки огляделись в поисках Марии-Антуанетты. Но королевы, к счастью, не было. Она попыталась пройти к Людовику, услышав о страшном бунте, но придворные дамы вынудили ее отправиться в комнаты сына.
— Мадам, ваше место сейчас рядом с сыном. Дофину нужна мать, — тихо сказала мадам Франсина и мягко, но энергично заставила ее пойти в нужном направлении.
Можно было поздравить мою госпожу с таким присутствием духа. Что произошло бы, натолкнись разбушевавшаяся толпа народа на ненавистную королеву?
Людовик величественно поднялся и мужественно встретил незваных гостей. С несокрушимым спокойствием он выслушивал их дикие призывы: «Долой право вето! Ратифицировать постановления! Да здравствует нация!».
У короля был гулкий, звучный голос, им он и воспользовался, чтобы его выслушали.
— Я тоже поддерживаю нацию. И я за конституцию. — На мгновение стало немного спокойнее, и Людовик добавил: — Человек, которому себя не в чем упрекнуть, не знает страха и не боится угроз.
Чтобы подкрепить свои слова, он взял руку стоящего рядом парня, положил себе на грудь и потребовал:
— Почувствуйте, граждане, забилось ли мое сердце быстрее.
Но на этот раз его слова утонули в шуме.
— Долой вето! Ратифицировать постановления! Да здравствует нация!
— Казалось, банда заучила эти лозунги и непрерывно повторяла их, — рассказывал позже один слуга, который все время прятался за занавесом. — Король схватил со стола колокольчик и попытался с его помощью заставить слушать себя. И тут разыгралась никогда еще невиданная сцена: простые торговки рыбой и рабочие из предместья дискутировали с его величеством. И так громко, что страшно было оглохнуть, — продолжил слуга свой неправдоподобный рассказ.
Они кричали на короля, обзывали его проклятым лжецом и обманщиком. Когда он возразил, мужчины и женщины стали издеваться над ним.
— Мы-то лучше знаем! — крикнул один из парней, глядя на Людовика с ненавистью и размахивая пикой в опасной близости от его лица. У него был обрезан нос и он, наверное, был бывший каторжник. Но дотронуться до короля он не рискнул.
Как бы странно это ни звучало, ни один из санкюлотов не осмелился причинить физическую боль монарху. Никто больше не говорил о том, что хочет вырезать ему сердце из груди.
Рассудительная и непугливая манера Людовика сделала свое дело.
Один из мужчин протянул ему бутылку вина, и король принял ее, поблагодарив, сделал большой глоток и произнес здравицу в честь нации.
То, что он не потребовал бокала, а как простой человек выпил из бутылки, немного растопило сердца людей, и напряжение спало.
Людовик пошел еще дальше: он попросил у одного самого жестокого на вид якобинца его красную шапку и натянул себе на голову. Правда, сделал это с трудом, череп у него был гораздо больше, чем у того мужчины. Это вызвало смех, который теперь, однако, звучал не издевательски, а по-детски добро.
Как казалось, парижане радовались, что их король надел эту шапку и терпеливо выслушивал их наивные предложения.
— Сир, — утверждал один, возможно, именно он еще недавно обзывал короля «жирной свиньей», — ваши настоящие враги не в Париже, а в Кобленце и Трире. Самое время вам это понять, сир.
Другой парень, с грязной повязкой на голове и огромным топором лесоруба, искренне прибавил:
— Ваше величество, вот эти люди хотят только одного, чтобы вы держались конституции и не блокировали ее, а по мере сил поддерживали. Я вам гарантирую: будете вы делать это по чести и совести, люди вас еще больше полюбят.
— Да, правда, — подал голос именно тот вор с отрезанным кончиком носа, — люди хотят почитать и любить вас.
Еще немного, и мошенник расплакался бы. Король поспешил заверить бывшего каторжника с галер в своем честном и искреннем намерении всегда быть верным конституции.
— Ах, сир, — возразил ему на это бывший заключенный, — я знаю, вы нас все еще обманываете. Предупреждаю вас, будьте начеку.
Глава сотая
Этот абсурд продолжался на протяжении нескольких часов. Придворным дама приходилось чуть не силой удерживать королеву в покоях дофина. В то время как мадам Елизавета, как и Людовик, соблюдали хладнокровие, Мария-Антуанетта почти сходила с ума от страха.
— Разве я знаю, может, эта свора давно уже растерзала моего супруга? — причитала она.
Мадам дю Плесси привела королеву в чувство, откровенно заявив:
— Мадам, вы самый неподходящий человек, который мог бы прийти на помощь его величеству. Увидев вас, они точно обезумеют, и тогда королю действительно не поздоровится. Будьте, пожалуйста, благоразумны, мадам, и лучше успокойте дофина.
Тут Мария-Антуанетта наконец затихла и, горько плача, обняла своего сына.
Хитрой мадам Елизавете через некоторое время удалось послать к королеве слугу. Так Мария-Антуанетта узнала, что ее супруг жив и ему даже удалось найти общий язык с бушующей толпой.
— Ваше присутствие, мадам, определенно ухудшило бы положение, — сообщил ей верный слуга.
Через несколько часов во дворец явилась делегация Национального собрания, чтобы «лично убедиться в серьезности положения».
— После того как господа так долго ждали, я не могу избавиться от мысли, что они не имели бы ничего против, если бы с королем уже «разобрались», — саркастично заметила мадам Франсина. Люди между тем обступили короля, как ученики учителя, и по очереди высказывались. Царила почти образцовая дисциплина. Никаких криков, как было вначале.
