— Ну, — наконец дипломатично сказал Людовик, — сейчас неподходящее время и место, чтобы обещать исполнить все ваши требования, но я дам вам совет: обратитесь в магистрат города Парижа. Он — официальный глас закона и сможет вам ответить на все вопросы.
А между тем уже битых три часа продолжались дебаты. Люди чувствовали себя польщенными, так как их восприняли серьезно и первый человек в государстве нашел для них время.
Увидев мэра, месье Петиона, в захваченном плебеями Тюильри, я подумала: «Теперь, конечно, он сразу прикажет солдатам очистить дворец от черни и оставить в покое королевскую семью».
Но ничего подобного не произошло. Никаких солдат он с собой не привел, только пару телохранителей для себя. Все это он объяснил так:
— У меня, как у мэра Парижа, все под контролем. С королем ведь ничего плохого не случилось. Напротив, его персоне оказали самое большое уважение.
С этими словами месье Петион откланялся, покинул разрушенный дворец и предоставил Людовика и его семью санкюлотам.
Слуга дофина внезапно ринулся в спальню короля, чтобы сообщить Марии-Антуанетте, которая сбежала туда, что тысячи впавших в неистовство человек идут вслед за ним. Королева с испуганным сыном на руках схватила за руку дочь и приказала мадам дю Плесси следовать за ней.
Я вцепилась в подол юбки моей госпожи, которую ни на минуту не собиралась оставлять одну. И если бы действительно дошло до кровопролития, то я бы хотела быть в этот момент вместе с мадам Франсиной.
Мария-Антуанетта побежала в приемную мужа, где король несколько часов терпеливо держал ответ перед плебеями и только силой врожденного авторитета удерживал бестий от бесчинств.
Едва люди увидели королеву, как раздался свист и со всех сторон послышались оскорбления. Мария-Антуанетта сделала вид, будто ничего не слышит, и храбро села к столу, сын и дочь устроились рядом с ней, а немногие, еще не сбежавшие гренадеры встали вокруг нее стеной. Моя госпожа села по другую сторону рядом с дофином, чтобы оградить его и отвлечь. Я сделала то же, но по отношению к мадам Ройяль, и успокаивающе взяла ее ледяную руку, которую принцесса мне охотно дала. Пара депутатов Национального собрания из сопровождения Петиона, оставшихся для наблюдения за происходящим, встали за стулом короля.
И тут наступил великий момент для Сантерра. Этот пивовар из предместья Сент-Антуан, который принимал участие в штурме Бастилии в самых первых рядах, а теперь был одним из главных инициаторов нападения на Тюильри, грубо потребовал от солдат пропустить его:
— Мне нужно поговорить с королевой.
Защитники слегка отодвинулись назад.
Неотесанный парень подошел к Марии-Антуанетте:
— Вам нечего бояться, — начал он, — люди любят вас и короля больше, чем вы думаете.
— Я не ошибаюсь, — холодно ответила ему Мария-Антуанетта. И, забыв про дипломатическое чутье, она продолжила: — Мне нечего бояться, потому что меня окружает Национальная гвардия.
Этим она настроила парня против себя, и тот заставил ее сидеть два часа у всех на виду, пока он вводил в помещение маленькие группы незваных гостей, чтобы у каждого была возможность «засвидетельствовать свое почтение королеве», то есть — оскорбить ее.
Я видела, как ученик мясника нагло размахивал перед лицом королевы окровавленной телячьей головой, насаженной на копье. Женщины также замахивались на нее своими сечками и обрушили на нее поток грубых ругательств. Хотя я и считала, что хорошо знаю парижский жаргон, меня поразил их лексикон.
Австриячка, ненавидимая всеми до глубины души, все это время просидела в своем кресле прямая, как свечка, и равнодушная, держа за руки детей. Даже присутствие детей не смущало баб. Я с трудом держала себя в руках, но была уже близка к тому, чтобы высказаться вслух, когда мадам Франсина, кажется, догадалась о моем настроении. Она бросила мне предостерегающий взгляд, который заставил меня опомниться. Было бы глупо еще больше раздражать возбужденных женщин.
Король, все еще плотно окруженный людьми в другом конце комнаты, не прекращал беседы. Казалось, будто он не замечал присутствия королевы и детей. Но я видела: когда вошла Мария-Антуанетта, он внезапно побледнел, что было непривычно при его обычно розовом цвете лица.
Затем три женщины встали прямо перед королевой. Как по команде, они повернулись к ней спиной, наклонились вперед, задрали свои длинные юбки и продемонстрировали голые зады Марии-Антуанетте, ее детям, солдатам гвардии и депутатам Национального собрания.
— Вот что мы думаем о тебе и твоих шалопаях! — крикнули они при этом.
Сантерр хотя и засмеялся, но как-то принужденно. Он сильно покраснел и поспешно прогнал эту троицу из комнаты.
Наконец людям все надоело, и они убрались восвояси.
В ранние утренние часы королева, мадам Кампан, мадам Турнель и мадам дю Плесси совершили обход дворца, чтобы оценить нанесенный ущерб. В следующие недели мы все рассчитывали на новое вторжение во дворец.
Национальное собрание, к удивлению многих, не отозвало деморализованную революционную армию, а, наоборот, усилило ее новыми батальонами добровольцев и приказало ассигнатами оплатить жалованье солдатам и закупить вооружение.
«Наше положение становится все более критическим, — писала Мария-Антуанетта в первые дни июля своему старому доверенному графу Мерси в Брюссель. — Потому что мы не можем рассчитывать на лояльность ни Национальной гвардии, ни армии. Охрана в последнее время стала более небрежной, и побег, если его подготовить умно, мог бы удастся».
В своем зашифрованном ответном письме Мерси советовал королеве уехать со всей семьей в Компьен. А потом попытаться пробиться в Амьен или Аббевиль.
«Там верные королю люди, которые защитят своего суверена и, в случае необходимости, пожертвуют ради него жизнями», — писал надежный спутник ее юных дней.
Ландграф
[68] Гессен-Дармштадтский предложил тайно вывезти королеву из Парижа. Он считал, что в опасности только Мария-Антуанетта; а королю, его сестре и детям революционеры ничего не сделают.
— Если они забудутся настолько, то это преступление станет их концом, — считал ландграф.
Но Мария-Антуанетта отказалась уезжать:
— Я не могу и не хочу оставлять в беде своего супруга и детей.
Снова вернулись к старому плану Людовика позволить «похитить» себя. Но вдруг его величество воспротивился:
— Я останусь в Париже, ведь я дал королевское слово. Я буду ждать, пока придут австрийские и прусские войска.
