Глава двенадцатая
Расходы в Версале были огромные. Сюда же прибавилась маленькая повозка, к ней две лошади и два мула, потому что и дофина часто выезжала на мулах. Нужно было содержать кучера и конюха, пажа Франсуа, которого мадам Франсина после смерти его старой баронессы взяла к себе. Элен так же относилась к персоналу, как и маленькая служанка по имени Жинетта и я.
В Версале вообще все любили все большое. Турнюры
[14] у дам становились все шире — во многие двери во дворце они могли пройти только боком, а их роскошные парики достигали высоты в 60 сантиметров. В каретах дамам приходилось стоять на коленях, а их пышные юбки торчали из окон.
Многие мужчины красились, как женщины, и походили на Арлекина — их подведенные черные глаза, кроваво-красные губы, на щеках розовые яблочки. В таком виде они семенили на высоких каблуках с туго утянутой талией по залам Версаля.
При дворе царили зависть, грубость, подхалимство, ложь и жестокий эгоизм. Единственное существо женского рода, к которому могла обратиться Антуанетта, была мадам Франсина. Позже к ним присоединились еще принцесса Ламбаль и мадам Кампан. Из мужчин другом Антуанетты был лишь граф Мерси; он являлся связующим звеном между ней и матерью.
— Ах, эти злобные бестии, — жаловалась мадам Франсина, когда мы после утренней прогулки снова сидели в ее апартаментах. — Она дала мне бумагу. — Насколько же подлым нужно быть, чтобы распространять такое?
Это был один из самых наглых памфлетов о бесплодной дофине, какие ходили при дворе.
— Я сегодня тоже нашла такой, мадам, — сказала я. — Он был приколот иглой к бархатному занавесу в прихожей дофины. Я его сняла и бросила в камин.
В свой четырнадцатый день рождения я застала врасплох месье Гийома, кучера мадам Франсины, который развлекался с мадемуазель Элен. Пожилая камеристка — моя госпожа повысила ее в звании — лежала на спине на шезлонге в одном из альковов, а кучер Гийом, лет на десять моложе ее, сопя и стеная, громоздился на ней. Она задрала свои юбки и своими тощими ляжками обвила его широкую спину, так, чтобы он мог глубоко войти в нее. Его движения были быстрыми и резкими, а Элен это, похоже, очень нравилось. Она восторженно вращала глазами и поощряла его:
— Ах, да, хорошо, хорошо. Еще, мой дорогой, еще.
Довольно старая лежанка скрипела и дрожала. Внезапно Гийом задвигался как сумасшедший, вскрикнул и наконец упал на громко стонущую Элен. Я незаметно удалилась — не полагается смотреть, как люди любят, хотя в Версале во всех углах наталкиваешься на совокупляющиеся пары. Но это было интересно.
— Жюльенна, дорогая, — обратилась ко мне госпожа, — сегодня после полудня в пять часов ты должна пойти к мадам Аделаиде в ее салон. Принцесса хочет с тобой поговорить.
— Что это значит? — встревожилась я. — Дочь короля не хочет, чтобы я была камеристкой?
— Не бойся, малышка, — успокоила меня мадам Франсина. — Думаю, принцесса хочет рассмотреть тебя поближе, потому что ей бросилось в глаза твое сходство с ее племянницей, мадемуазель Елизаветой.
Собственно, мне льстило это сходство. До чего же я была глупой. Знай я тогда, к чему это приведет, я бы голая сбежала из дворца домой к маме.
В салоне принцесса сидела со своими двумя сестрами за большим круглым столом. Они занимались рукоделием. Я вошла и присела в почтительном реверансе перед дамами королевских кровей.
— Подойди, малышка! — вдруг резко крикнула мадам Аделаида, — дай я на тебя посмотрю.
Я смущенно подошла к столу.
— Удивительно, действительно очень удивительно, — пробормотала мадам Виктория, а принцесса Софи даже встала, уронив рукоделие на пол. Она подошла ко мне и, прищурившись, оглядела меня.
— Повернись-ка, дитя мое. Только медленно, — потребовала она.
Все три дамы покачали головами, и мадам Аделаида прошептала:
— Поверить не могу.
Потом мне пришлось походить по комнате, несколько раз повернуться, и наконец мадам Виктория обратилась ко мне:
— Ты откуда, малышка, и как тебя зовут?
После того как она еще спросила меня о точном дне моего рождения, мадам Аделаида милостиво отпустила меня:
— На сегодня достаточно. Можешь идти. Но скоро мы снова позовем тебя.
— Я напишу мужу, — пообещала мадам Франсина, — и сообщу ему об удивительном интересе к твоей персоне.
Возбужденный шепот, насмешливые улыбки, смешки. Будущий король прошлой ночью неожиданно появился в будуаре Марии-Антуанетты. Молодой человек хотел прямо перейти к делу, без всяких нежностей.
Мария-Антуанетта уже лежала в постели. Ее муж набрался мужества, как следует выпив вина. Двух камеристок он властно выгнал из покоев. Женщины быстро ретировались, но остались под дверью, чтобы по очереди подглядывать в замочную скважину.
Сначала все походило на изнасилование, но после первого мгновения безмерного удивления дофина позволила своему мужу действовать. Ночная рубашка молодой женщины была разорвана в клочья под диким натиском ее супруга, только и всего.
Камеристки услышали вздохи, стоны и сильный скрип, однако неопытный супруг не добился успеха, впрочем, как и прежде. После того как дофина несколько раз вскрикнула от боли, неудачливый любовник оставил ее и в отчаянии закрыл лицо руками. Девушка вскочила и истерично закричала:
— Я этого больше не вынесу. У меня все болит. Удовлетворите меня, наконец.
Всхлипывая, дофина снова бросилась на кровать. Ее несчастный супруг между тем встал с постели и отошел к умывальному столику, где увлажнил свою все еще возбужденную, но не способную к делу плоть холодной водой. Очередное фиаско отрезвило его.
Дофин вернулся к постели, присел на край кровати и коснулся плеча Марии-Антуанетты. Она вздрогнула и испуганно вскрикнула.
— Не бойтесь, мадам. Я вам ничего не сделаю, — смогла расслышать камеристка слова Людовика. — И мне от этого очень больно.
— Тогда давайте оставим это, я вас очень прошу, — сказала дофина и подвинулась, давая место разочарованному юнцу. Тот лег рядом с ней и, как всегда, вскоре уснул.
Глава тринадцатая
Двор заволновался, все приемы и, праздник отменили: тяжело заболел король. Личные врачи делали опечаленные лица, а мадам Дюбарри осыпала их проклятиями, каких они еще никогда раньше не слышали.
Но все врачебное искусство оказалось бесполезным. Часы жизни Людовика XV были сочтены. Ему было шестьдесят четыре года. Официальная версия — оспа. Врачи, боясь, что заразятся наследник престола и его жена, строго запретили им навещать лежащего при смерти короля. Однако почти все знали, что у короля последняя стадия сифилиса. Властитель гнил заживо. Вонь стояла невыносимая. Кто мог, сбежал из комнаты больного. Одна только верная Дюбарри оставалась у его ложа, все еще надеясь на его выздоровление.
